Светлана Шульга - Морегрина - Бежать. Потерять. Погибнуть. Возродиться

Воспоминание взлетело из закромов памяти как испуганная птица.

Я наваливался на тяжёлое дубовое полотно, ярко-синее, с оттенком морской волны, но его тяжесть, мне маленькому, не по плечу. И тогда Дед спешил на помощь. Мы вместе открывали дверь и уходили в большой сад.

– Дверь всегда должна быть яркая.

– Почему, дед, обязательно яркая?

– Э-э-э, Славка, многого ещё не знаешь, но запомни. Дверь и окна крась ярко, не бойся!

– Но, дед, почему?

– А это, Славка, чтобы счастье, когда оно будет мимо идти, заметило твой дом и попросилось войти!

Со временем дверь покрывалась всё более и более густой паутиной коричневатых трещин. Они ползли по поверхности и становились глубже и шире. Как морщины на лице Деда.

Я спрашивал: – Дед, а почему бы нам не покрасить двери?

Но и тут мой старик был загадочным и отвечал странно и размыто.

– Зачем портить работу второго художника – времени? Оно украшает всё так, как надо!

– Дед, – донимал я его дальше, – а если время – второй художник, то кто первый?

– Первый, Славка, природа. Вот сейчас придём в сад, сам всё увидишь.

Дед вёл меня за руку и всегда что-то рассказывал по дороге от дома.

Дом. Я строю дом по плану Деда.

Удивительно, но стоит закрыть глаза, как серый квадрат недавно залитого фундамента оживает в моем воображении и обретает новую форму. Я вижу крыльцо, ступеньки, дымоход, дверную ручку, настенный фонарь, каждый камень дорожки. Вижу так ясно и детально, словно дом уже передо мной.

Вокруг дома обязательно будет сад.

В нем соберу цветы, которые пахнут моим детством и расцветают всеми его красками. Первыми станут розы.

Пьянящие кустовые розы. Те цветы, которые без стеснения открывают всю свою сакральную красоту, но никогда к себе не подпускают близко. Цветы, колючие при любом, даже самом лёгком прикосновении – такие же, как самая красивая, но неприступная девушка. Дед говорил, что вырастить розовый куст крайне сложно.

Если речь идёт о безвременниках, тут всё просто. Они непривередливы, им годится любая почва. Тюльпаны и нарциссы не потребуют ежедневного присмотра тоже: «украшай ими альпийские горки и не горюй». Немного сложнее с кудрявоголовой пёстрой астильбой – тень она любит, но при этом чувствительна к застою влаги: в почве переизбыток – погибнет.

Королева цветов – отдельная история: в прихотливости с ней едва ли сравнится какой-либо еще цветущий куст. Роза капризна, не терпит бесплодной земли, никогда не прорастёт пышным цветом на болотистой почве.

Причём сам розовый куст при желании вырастить можно, но, стоит розе хоть на миг усомниться в любви своего садовника, куст уже не зацветёт – что ни делай, как ни старайся. Даже в идеальной для неё рыхлой, слабокислой земле она будет расти, зеленеть, но так и будет «молчать» – не покажет ни одного бутона, если уж решила, что хозяин её недостоин.

«Будь достойным, внук!» – говорил дед: «Будь лучшим!» – ласково взъерошивал он мне волосы и щекотал.

Я ёжился, глупый, и выскальзывал из-под его ладони. Но сильные жилистые руки ловко ловили меня, давали любовный подзатыльник и ещё сильнее взъерошивали мои волосы. Всё бы отдал за то, чтобы сейчас ощутить это тепло мозолистых огромных ладоней самого родного мне большого и мудрого человека.

Если бы не он, я не стоял бы здесь, не наблюдал, как закатные южные лучи золотыми тенями танцуют на моей земле. Память держит, как стержень, и ведёт вперёд, как маяк.

Его хриплый голос звучит в голове и помогает так часто, что порой даже странно и немного страшно. Словно после смерти Дед спустился в узкий светлый коридор между мирами, отодвинул моего хранителя в сторону, а сам занял его место и встал за мое правое плечо.

Если оглянуться прямо сейчас, я увижу вытянутое землистое лицо, изрытое, как шрамами, глубокими траншеями морщин, седую, всегда небрежно стриженую бороду, абсолютно белые волосы и ярко-синие, живые и быстрые, как у ребёнка, глаза.

Его образ я вижу во сне почти каждую ночь. И его голос не покидает.

«Славка, не торопись в процессе – когда растишь красоту и даришь миру радость. Но торопись помогать и торопись творить».

Дед, ты был, как Мариинская впадина – бездонным хранилищем секретов.

Бережно храню его советы, и в моем нагрудном кармане лежат план дома и план сада – единственное, что осталось у меня от него.

«Эй, дед! Неужели там, на небе, нет дел занимательнее, чем наблюдать за земными приключениями внука?»

Подумав об этом, я как будто слышу сухой и крякающий смех, и становится легче. Ты по-прежнему где-то рядом. Или это просто доносится из-за деревьев крик вечерней южной птицы?