Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы

Я притопнула ногой и, раскинув как крылья руки, пританцовывая, закружилась по комнате.

– А нет ее, Аня, осознанной мысли! Вот захотелось мне – и нате вам!

Аня обеспокоенно смотрела на меня: моя веселость пугала ее еще больше.

– Барышня, пойдемте ужо скорее на воздух. Тут у вас, кажись, дурманом пахнет, не им ли вы надышалися? Что-то с вами происходит такое чудное, я и в толк не возьму. Что случилось-то?

Продолжая кружиться по комнате и поднимая юбками пух, я захохотала:

– Что у меня случилось?! Да всё замечательно, Аня! У меня жизнь разбилась вдребезги – вот что случилось! А ты мне тут про какие-то пузырьки! Сейчас их привезут, а я их снова разобью и опять попрошу такие же доставить! Вот хочется мне! Я теперь с благосклонностью должна роскошь принимать – по праву моего рождения. Я же такая высокоро-о-о-о-дная! Такая благоро-о-о-дная ба-а-арышня, – я со всего размаху села на пол и, закрыв лицо руками, зарыдала, – что мне от своей графской персоны тошно!

Аня оторопело смотрела на меня, и впрямь испугавшись. Из того, что я сказала, она не поняла не единого слова. И не найдя ничего лучшего, дабы прервать мою истерику, сгребла меня в охапку огромными руками и волоком вытащила из комнаты. По дороге я что-то еще кричала про то, какая я высокородная маленькая свинья и как я вообще смогу дальше жить на белом свете. Аня зажимала мне рот и говорила:

– Тихо-тихо, барышня. Сейчас вас кто-нибудь услышит и точно в богадельню определит. Хорошо, что Дмитрий Валерьянович на конюшню отправился.

Но я не слышала ее увещеваний, не хотела ничего понимать, я просто орала всё, что взбредало мне в голову. Потом начала громко распевать какую-то песню, при этом я то плакала, то на меня накатывал дикий смех… И всё время перед глазами стояла спина Федора, которая удалялась от меня. И мне казалось, что я бегу за ним, а он всё дальше и дальше, и я никак не могу его догнать. Я вспоминала эту спину и закрывала глаза, чтобы прогнать видение, но избавиться от него было выше моих сил.

Усевшись перед входной дверью на банкетку, я снова начала громко петь, а потом орать что-то бессвязное. Из комнат выскочили слуги, они с ужасом, кто-то даже закрыв ладонью рот, смотрели на меня. Завидев ничего не понимающую челядь, я схватила первое, что попалось мне в руки, кажется, это был башмак, и запустила в прислугу с воплем: «Во-о-о-о-н! Все вышли во-о-о-н!» Наконец, набросив на меня шаль и накидку, Аня чуть ли не силком вытащила меня из дома. Оказавшись на улице, я жадно вдыхала воздух, словно перед этим меня душили.

– Ну, дышите-дышите, барышня, экая напасть-то с вами приключилася! Успокойтеся да толком скажите, что стряслося. Он вас обидел, может, ударил?

Но я не могла ничего ответить, только мотала головой из стороны в сторону и что-то мычала как глупая коровушка. Аня, крепко поддерживая, вела меня к своей избе. Наконец, отдышавшись, я остановилась.

– Нет, Аня, он не бил меня и даже не обидел. Он просто ушел. Понимаешь, я стояла и глядела… как он уходит!

Аня всплеснула руками:

– Да кудаж это он, пес шелудивый, уходит?! Как же ж он посмел-то, стервец?! От вас – уйтить?

Я вздохнула:

– А вот так, Аня… посмел. Я сама заставила его так поступить, я его предала. Я опять оставила его одного. – Обхватив голову руками и горько усмехнувшись, я добавила: – Как же по-дурацки я сделана, как глупо устроена моя голова… По собственной воле разрушаю себе жизнь, никто меня не заставляет. И, что самое прискорбное, хочу этого… но только первые пять минут. А потом не знаю, что делать. Аня! – взмолилась я, простирая руки к своей подруге, будто от нее зависела моя судьба. – Помоги, подскажи, как мне теперь жить?

Я взирала на нее с надеждой, словно она непременно должна была найти ответ на мой вопрос. Аня, тревожно наблюдая за мной, молча слушала бессвязные речи. Сглотнув слюну, словно в горле ее пересохло, она уверенно и твердо сказала:

– В перву очередь, барышня, вам бы успокоиться не помешало. Пойдемте ко мне, посмотрите-ка, вы вся дрожите. А там тепло, печка, ваш любимый хлеб с молоком. И Кузенька маленький заждался, давно он вас не видывал, вот обрадуется мальчонка… пойдемте.

И она увлекала меня за собой, что-то еще говоря своим спокойным низким голосом. Я послушно шла за ней. Мне было всё равно, куда идти, главное – не оставаться в доме. Не желала я видеть свою комнату, которую еще недавно варварски разгромила. Не могла пока встречаться с отцом, со слугами. Под их сочувственными взглядами я бы чувствовала себя скверно. Я ненавидела жалость и не выносила, когда меня жалели: я считала, что это презренное чувство унижает мое достоинство.