Семён Бусыгин - Завтрак подлеца, или Небо цвета «Апероль». Инди-роман

Она написала осторожное: «Привет!) Если ты планируешь сегодня что-нибудь развлекательное, я с удовольствием к тебе присоединюсь, если это будет уместно, конечно)».

А кто это – Она?

Он влюблён в неё вот уже лет шесть. А может быть, и дольше. Человек настолько часто себя обманывает, что, бывает, и не определишь, и не вспомнишь – где правда, а где ложь. Одно точно – рядом с ней он всегда чувствовал какую-то непривычную спокойную радость. То, что называется «хорошо» в самом полном и приятном смысле этого слова. Она – сама лёгкость и понимание, сама нежность, трогательная и глубокая. И её глаза… Наверное, стоило бы удержаться от описания глаз (ведь это так банально), но они настолько великолепны, что промолчать никак нельзя. Зелёные, светлые, часто широко раскрытые, они так похожи на аквамарины. Во время плавания на паруснике, очень давно, он видел такой цвет. Это цвет моря в жаркий погожий день. Цвет живой воды. Такой оттенок придаёт не безжалостная стихия, как в случае с морем бушующим – тёмно-синим, а миллионы зелёненьких одноклеточных малюток, наслаждающихся солнцем. Это кипящая жизнь, это радость, это восторг!

Восторг – ей очень подходит это слово. Она обожает восторгаться всему. Её глаза в такие мгновения становятся огромными, рот приоткрывается, и затем следует либо милейший, хоть и громкий смех, либо быстрая возбуждённая речь, либо всё сразу вперебивку.

Все оттенки чувств на её лице отражаются так явственно и открыто, что она порой походит на переигрывающую актрису. Но трогательная естественность этих ярких выражений не позволяет усомниться в их искренней природе.

Он любит её той безответной любовью юности, когда чувствуешь и даже точно знаешь, что стихи о ней не сочинить ни Пушкину, ни Шекспиру, ни Блоку; никакими средствами лирики не воссоздать образ женщины столь живой, что начинаешь сомневаться в её принадлежности к роду людскому. Поэзия перед ней бессильна.

Что уж тут говорить о нём – он пред ней бессилен и подавно.

Они договорились встретиться в восемь в Михайловском саду.

История их отношений проста до банальности: весёлая болтовня во время учёбы в университете, где они неизменно садились за одну парту; несколько свиданий 3 года назад, которые ни к чему не привели – главным образом из-за его робости и её сомнений. Она время от времени писала ему. Он предлагал ей встретиться, а она отвечала вежливыми отказами.

Иногда бывали случайные встречи: вечером на Невском, у ТЮЗа в обеденный перерыв. И каждый раз, как только он видел её, сердце начинало бешено биться, а дыхание перехватывало так, что невозможно говорить. Дрожащие от захлестнувшего волнения руки выдавали его. Он досадовал на это, но однажды заметил, что её руки так же подрагивают. «Она чувствует то же самое!» – блаженно подумал он.

Он заказывал кофе в павильоне Росси, когда увидел её в окно. Она тоже его заметила, и лицо её озарилось широкой улыбкой. Они оба опоздали, но пришли почти одновременно. Волнение. Приветственные объятия. Дурацкий разговор о юриспруденции, мировых судах, общих знакомых и прочей жизненной шелухе, от которой никуда не деться. Допив кофе, они покинули павильон и неторопливо зашагали в сторону Летнего сада. Прогулка по аллеям и разговор на более глубокие и личные темы несколько сблизили их. Он рассказывал забавные истории из своей суматошной жизни. Она поделилась мнением о совместном и раздельном отдыхе супругов. Они это обсудили. На чём-то сошлись. Потом она взглянула на пруд и заметила, что раньше там вместе с белыми лебедями жил и чёрный. Но сегодня чёрного лебедя не было.

Они пошли по Пестеля. Она спросила, нравится ли ему сидр. Он понял прозрачный намёк и сказал, что они могут заглянуть в «Сидрерию». В «Сидрерии» не было ни мест, ни воздуха. Они пошли на Жуковского пить вино. По пути уже она рассказывала истории из своей жизни, а он слушал и только изредка вставлял что-то шутливое.

Под вино пошли разговоры о любви и одиночестве, о бывших и претензиях к ним, о свадьбах и родителях. Звучали стихи Бродского, воспоминания о встречах с цыганками и смех.

Допив вино, они отправились гулять дальше. Наступила ночь. Тёплая питерская, хоть уже и не белая, но очень приятная ночь. Они добрели до Манежной площади и там сели на скамью у фонтана. Какое-то время просто сидели и молчали, но никакой неловкости в этом не было. Только томное наслаждение пьянящей и немного липкой теплотой ночи. Она сказала, что никогда ещё вот так не сидела. На соседней скамейке студент пел под гитару, очевидно, пытаясь впечатлить двух девушек, что хихикали рядом.