Семён Бусыгин - Завтрак подлеца, или Небо цвета «Апероль». Инди-роман

– Ну, может быть.

– Точно вам говорю. Бюст был. А теперь вот. Мы здесь мальчишками ещё бегали.

– М-м-м-м…

Я подумал, что диалог себя исчерпал. Но не тут-то было:

– А я вот, знаете, что-то как на пенсию вышел, так запил. Да. Я и сейчас, если честно, под мухой. Вы не хотите? У меня есть.

Дедок достал из внутреннего кармана олимпийки чекушку коньяка.

– Нет-нет. Спасибо.

– Не пьёте?

– Нет, почему? Пью. Просто настроение не то.

– А! А вот у меня прям то.

Отвернул крышку, глотнул, поморщился.

– У Высоцкого, помните, было что-то? Помните?

– Высоцкого?

– Да. Как звать?

– Владимир.

– Очень приятно, Володя, а меня Василий Александрович.

Блин, ну ладно. Почему нет. Тогда уж Семёнычем бы звал. На работе иногда так кличут. Хрен с ним. Не буду ничего объяснять. Какая разница, в конце концов.

– Да. Жена говорит: вот спортом займись. А я всё за своё. Не знаю. Скучно, что ли. А тут раньше ничего этого не было. Я ленинградец. До войны ещё родился. Как тут всё пережили… Ой… Мать ещё, «почётную блокадницу» ей дали. Да за что вообще?! Она же детей-то своих бросила… Ой… – он то гневно кричал, то снова жалобно ойкал.

И начал мне дедок рассказывать всю историю своей жизни. Натурально – исповедь. А жизнь он прожил действительно интересную. Практически сирота. Устроился на Кировский завод рабочим. Проработал несколько лет. Как-то увидел на стенде объявление о наборе в джаз-бэнд и пошёл туда барабанщиком. Отличное чувство ритма у паренька оказалось. И вот он уже каждое лето в заводском санатории в Крыму, а не у станка. Играл по вечерам в ресторанах. Деньги кой-какие появились. Женился. Крым, любовь, все дела. А потом как-то с другом проводником ехал и понял – нашёл себя. Устроился на железную дорогу. Спустя пару лет повезло: попал на направление Ленинград—Прага. И тут пошло-поехало. Денег – завались! «Воровал», – совестливо произнёс дедок. Но что он там воровал? По нынешним меркам – совершенно безобидная, и, скорее, даже похвальная предприимчивость. Возил, видать, чехословацкий дефицит. Джинсы там или другое что… В общем, озолотился дедок. Кооперативная квартира, загородный дом. Дочку – в университет. Сына – на программирование. Сказка.

Союз распался. А поезд до Праги всё ходит. И дедок в нём сидит – в купе наличку пересчитывает, в перерывах чаёк попивая из стакана с подстаканником. Столько наторговал, что смог себе квартиру на Крестовском взять. При этом ещё и дочке квартиру купил, и сыну.

Дочка, правда, в Швейцарию уехала учиться. Там замуж вышла. Ездят к молодым с женой, не нарадуются. А сынок непутёвым оказался. Спустил все деньги, ввязался в авантюру. Всем задолжал. Квартиру продал и теперь с родителями живёт. Дедок его журит, а жена защищает. И говорит ещё: давай, мол, квартиру продадим и купим две, чтоб разъехаться. Вот беда. Теперь он в службе занятости на Ленинском проспекте работает охранником. Сидит, кроссворды разгадывает. Так, чтоб не спиться.

И всё это в подробностях. Я-то – по верхам. А там всё с именами, с историями, случаями всякими… Да с чувством – так живо. Он читал и стихи собственного сочинения, пересказывал поездные беседы с попутчиками… Стояли мы у обелиска часов пять, но пролетели они как пять минут. Я слушал дедка как заворожённый. Не было у меня никогда живого деда, и, видно, недоставало мне таких вот дедовских историй.

Распрощались мы с Василием Александровичем. Он поехал дальше на велосипеде, а я уже на метро пошёл. Вдохновлённый ехал домой. Записать, думаю, всё надо, пока не забылось. Имена, поезда, джаз. Дома первым делом – за ноут. А что у меня есть? Куча разрозненных историй? Но это всё так важно для дедка. Да и для меня. Но кто это будет читать? А если не я, то кто о нём потом вспомнит и расскажет? Сын-разгильдяй или швейцарские внуки? В общем, так я и уснул, не избавившись от сомнений и ничего не записав.

Вспоминаю теперь дедка и думаю о своей жизни. У меня ведь тоже есть пара-тройка прикольных историй, неплохих стихов. Надо, думаю, записать, пока живы воспоминания. Только вот опять те же вопросы: это интересно вообще кому-то? Эти имена, места, события, мысли? А если это вовсе и не рассказы получатся – в художественном смысле слова? Если нарушат они железные правила и золотые законы, записанные в учебниках литературы? В утиль? К ветоши, рогам, копытам да рваным калошам? Ну, это уж пусть читатель решает.

Простите меня, Василий Александрович: истории ваши, стихи да разговоры я позабыл совсем. Осталась вот только наша с вами встреча. Но свои… Свои я всё же запишу. Устраивайся, читатель, нас тут трое: ты, я да призрачный обелиск.