Алексей Левин - Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай

Когда давали первое, я оглядывался на двери. Ждал, что вот-вот, они распахнутся, и влетит ее миниатюрная фигурка. У нее будут растрепанные волосы, растерянное лицо и перекошенный от жуткой вести рот. Она увидит меня, всхлипнет «Темочка!», и прижмется ко мне. А я стану ее утешать. Говорить, что так надо, что он смотрит на нас с неба, что ему уже хорошо. Никаких сводящих с ума резей в животе. Никакой кровавой рвоты. Никакой боли.

Когда все произносили прощальные слова, я держал перед собой рюмку водки и тоже смотрел на запертые двери. Образ мамы все еще стоял перед глазами, но уже не такой отчетливый. Может быть, она и не будет плакать, а просто спокойно подойдет ко мне и возьмет мою ладонь холодной, дрожащей рукой. А я налью ей водки.

После горячего я на двери смотреть перестал. После сладкого водка совсем залила мне глаза. Я отключил мозги, они чертовски сильно мне мешали.

Проснулся на следующий день на папиной квартире в окружении нескольких его собутыльников. Голова просто раскалывалась. Шатаясь, я выудил из куртки пачку сигарет и вышел в коридор. Вот и все. Папы больше нет. Больше нет ни одного человека, который чистосердечно будет звонить и поздравлять меня с праздниками. Высылать мне денег, если у меня кончились. Ждать меня из универа домой на каникулы. Больше нет никого, близкого мне.

Я включил телефон. Думал, вдруг я кому-то понадобился вчера, и этот кто-то изжевал всю мобильную сеть, очень хотел услышать мой голос, поддержать меня. Но телефон глянул на меня пустым экраном.

«Ну и чудно», – пронеслось у меня в голове. Ну и чудно. Я оперся спиной о стену и закурил. Я никому больше не нужен.

Антон вышел на производственную практику, она у специалистов дольше длится, чем у нас. Ему сейчас было не до меня. Он работал переводчиком на металлургическом заводе. Для меня места переводчика не нашлось, поэтому я отбыл практику в школе. Смешно. Паша ведь так и говорил: если ничему не научился, иди учить других. Не светит мне, по ходу, работать в переводческом бюро. Школа – максимум моих возможностей. Крышка в лягушатнике.

Телефон в руке зазвонил. Я глянул на экран и почему-то с облегчением увидел, что это был Паша. Икалось ему, что ли. Ответил.

– Привет, – немного растерянный голос, – ты как?

Паша, как и Антон, знал о смерти отца. Паша, в отличие от Антона, позвонил сразу же на следующий день после похорон. Какой Паша молодец.

– Нормально. – Я закашлялся.

– Ты опять там куришь?

Я бросил курить в прошлом учебном году. Честно не курил все лето и первые два месяца осени. Но вчерашние события заставили меня купить в ларьке через дорогу пачку. Пачку с двадцатью маленькими феями, отбивавшими до кровавых синяков мои легкие. Мне нравилась эта ноющая, давно забытая боль в груди с каждой затяжкой.

– А ты бы не закурил? – Спросил я, вспомнив, что Паша все еще на том конце связи.

Он замялся немного. Наверное, не ожидал, что я огрызнусь. Я, по его мнению, должен был сейчас сопли по локтям размазывать. Такой бабой я был вчера, когда надрался вместе с этими заводскими мужиками. Сегодня я проснулся уже новым человеком. Практически сиротой.

– Да я никогда не курил… – Промямлил, наконец, Паша. И, помолчав немного, опять спросил. – Как ты?

– Нормально, сказал же. – Выцедил я сквозь зубы. И снова предательски закашлялся.

– Ладно. Когда ты домой?

Домой. Нет у меня больше дома.

– Не знаю. Завтра надо явиться к нотариусу насчет завещания. Подать заявление. – Мысли отказывались ворочаться в моей голове. Я затушил окурок в консервной банке и зашел обратно в квартиру. Отец оставил для меня записку, в которой написал, что и как делать, чтобы вступить в наследство. Моим наследством была двухкомнатная чумазая квартира на первом этаже в далеком, маленьком, северном городе. Со всем скарбом. С ворохом выцветших фотографий. С протертыми обоями и несбывшимися мечтами о единственной любви.

– Понятно. – Паша чем-то зашуршал. – Ладно, отпишись, как поедешь. Мне с тобой поговорить надо. А по телефону это как-то… Не получится.

– Угу. Давай. – Я отключился и сунул телефон в карман. Поговорить. Знаю я, о чем он хочет поговорить. Собрался валить на квартиру в городе. Нашел себе какого-то великовозрастного педрилу. Будут теперь там жить в своем Сан-Франциско. Городе стиле диско. Будут щупать друг друга за жопы и судорожно смеяться. Хы-хы-хы. Хи-хи-хи. Тьфу.

На душе было очень паршиво. Хотелось всех выгнать, выкинуть все эти бутылки, выбросить весь хлам, советский хрусталь, какие-то дурацкие мягкие игрушки, сорвать с окон пыльные шторы. Все, все выбросить. Себя самого выбросить. Очиститься.