Наталия Терентьева - Журавль в клетке

Нет-нет-нет. Ты не радуйся. Это не ответ. И не подсказка. Это знаменитая песня Эллы Фицджеральд. Чем мотаться туда-сюда в такой снегопад, сядь где-нибудь спокойно, в одиночестве, и послушай. Чудесный мотив и милые наивные слова. Дальше ты пропусти, там музыкальная тема рассыпается, это для нашего пернатого соседа Чиза – его любимые бесконечные «ва-ба-ди-ду-да», и послушай конец. «You took the part that once was my heart, so why not take all of me», что значит следующее: «Если уж ты взял(а) себе ту часть меня, что когда-то была моим сердцем, почему бы в таком случае не взять всю/всего меня». Афроамериканцы все-таки очень сентиментальны.

Я все отвлекаюсь и оттягиваю то главное, что мне нужно сказать тебе. Я ведь знаю, как должна поступить я.

Я боюсь тебя, Игорь, и не верю тебе, и не хочу становиться заложницей твоего переменчивого нрава и внезапно вспыхнувшей поздней страсти. Что касается твоей запоздалой отцовской любви и нежности к Маше – люби. Мешать не стану, но и помогать тоже не хочу. Слишком дорогой ценой досталось мне твое тихое семейное счастье.

Знаешь, когда-то давно-давно, когда мы расстались, я очень плохо засыпала. У меня рос живот, спать я могла только на спине, а на спине я никогда раньше не спала, и вообще последние пять лет до этого спала на правом боку, крепко держась за тебя и собираясь так держаться всю жизнь.

И однажды в метро я прочитала у кого-то рядом в книжке две строчки. Они мне очень понравились, до слез. Я расплакалась прямо там, в вагоне, ничего не могла с собой поделать. Меня стали уговаривать, что беременным нельзя плакать, это вредно для ребенка. Мне было стыдно, что плачу из-за каких-то двух строчек, я вышла из вагона, но все никак не могла успокоиться. А потом, вечером, я легла спать, погасила свет и попыталась вспомнить эти строчки. Я не была уверена, может, я и перепутала одно или два слова. Я проговорила их про себя. Потом вслух. И уснула.

С того дня я каждый день, до самых родов, повторяла перед сном эти слова. Я уже не плакала, просто говорила их себе и засыпала. И, главное, утром никак не могла их вспомнить. А вечером они сами возвращались и приводили ко мне сон. Каждый раз – разный, но в нем обязательно присутствовал ты. И почему-то ты был в моих снах гораздо старше, как будто приходил ко мне из сегодняшнего дня.

Да-да, ты стал именно таким, каким снился мне тогда, когда я ждала Машу. Даже морщинки прорезались именно так. Ты приходил во сне и смотрел на меня с укором и молчал. А я все никак не могла взять в толк – почему с укором-то, ведь ушел ты, а не я? Вот возьми сейчас, проговори эти строчки перед сном, и посмотрим, что тебе приснится. Может, то, что будет через пятнадцать лет? И ответ получишь – что тебе делать.

«Мне снова приходится без тебя засыпать. Сон – самое длинное изо всех провожаний».

А может быть, вот так: «Мне снова приходится без тебя засыпать. Сон – самое долгое изо всех расставаний».

Точно не помню. Но знаю, что это именно так. Я бесконечно тебя провожала и бесконечно с тобой прощалась. Через годы, через все свои неудачные встречи. И я простилась, чтобы вот сейчас встретить снова. Чтобы потом опять провожать? Я не хочу, не смогу второй раз тебя потерять. И ничего не смогу объяснить Маше, если ты в один прекрасный день опять нас разлюбишь и полюбишь кого-нибудь другого…

В общем, вот это и есть мой тебе ответ. Видишь, и я не могу удержаться от трех точек. Именно по той же причине – я в растерянности и не знаю, что сказать. Говорю «да» и начинаю подробно объяснять, почему все-таки – «нет». Говорю «нет» и в подтверждение своих сомнений привожу цитаты из негритянской песенной лирики. «How can I go on wi-i-i-thout you?» Даже не хочу больше переводить, все это слишком лестные слова в адрес того, кого нет рядом».

Я пошла на кухню за чаем и по дороге выглянула в окно. На снегу перед домом узкой аккуратной цепочкой петляли чьи-то следы. Я отошла от окна, а потом вернулась, присмотрелась внимательнее. И осторожно, чтобы ничего не уронить и не разбудить спящую в соседней комнате Машу, полезла на антресоли. В дальнем углу, под коробкой со старыми елочными украшениями, я нашла дедушкину раскладывающуюся подзорную трубу. Маленькая Маша могла часами смотреть в нее на улицу, наблюдая за птицами, собаками, разглядывая спешащих мимо чужих пап, пьяненьких, усталых, недовольных, нагруженных продуктами, пустыми бутылками и враньем.

Я снова подошла к окну и посмотрела в трубу. Свет от фонаря падал так, что четко были видны огромные буквы, протоптанные на покрытом толстым слоем снега пространстве перед домом.