Сергей Огольцов - Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Чёрт! Но таки тянет делиться лапшой когда-то нá уши тебе навешанной. Вот и я завёлся как-то раз выдавать твоей сводной сестре, Леночке, вариации на тему, что люди от природы добры поголовно, просто из них пока ещё не каждый успел осознать насколько, в глубине души, все они хорошие. Ну не жалость, а?

Она отслушала без комментариев и—не отходя от кассы, в тот же вечер—мои грёбаные звёзды подогнали показ по телеку Шекспировского Ричарда Третьего. Образчик чарующей магии искусства! Леночка и глаз не могла оторвать, уж так её заворожило как все те люди добрые (просто не докопались ещё до залежей своей глубинной доброты) душили друг друга и в клочья рвали, а на досуге вспарывали глотки. А и кто бы сомневался, что наутро она и повтор посмотрит, потому что против Шекспира не попрёшь, это ж классика. С тех самых пор косить под проповедника я завязал, а с телевизором у меня вооружённый нейтралитет в обмен на невмешательство…

Всё это к тому, что если, допустим, у меня вдруг случайно бы завёлся враг, то я уж лучше отдам ему последнюю рубаху, но только не ужин—а фиг тебе, вражина! – и тем более не картошку в золе костра печёную. Ведь это ж невозможно передать до чего она шедевр кулинарии, а как разломишь её чёрную хрусткую корочку, да прыснешь щепоткой соли в лёгкий парок из сердцевины, так тут же прозреваешь свет Истины, что никакие кулебяки с камызяками и бефами струганными даже в подмётки ей не годятся. Ни-ни! И близко нет.

Охотно отдаю все бланманже с фисташками поднаторелым гурмана́м, они на том собаку съели, а мы люди простые, тёмные, нам бы лишь гро́ши да харчи хоро́ши. И будь я помоложе, а не Негром преклонных годов под гнётом бытовухи и весь такой в потугах к выживанию, тогда бы ей одной сложил бы оду я, ей – картошке на костре печёной!

И нечему дивиться, что в наипронзительнейшем из эпизодов всей херни, которую настряпал Ю. Семёнов, его заглавный герой Штирлиц, он же Советский разведчик Исаев, закатывает рукава своей парадной Фашистской униформы и печёт картошку в камине на своей Берлинской хазе, отметить День Советской Армии и Флота.

Однако—с полной уважухой к его кулинарному патриотизму—фигня всё это. Чтобы по полной насладиться печёным картофаном, сидеть надо на земле и под открытым небом, да чтоб такой вот вечер темнел вокруг…)

В Конотопе, Баба Катя перецеловала нас всех, по очереди, столбами ставших от неловкости посреди кухни, и расплакалась. Мать принялась её утешать, да зубы заговаривать, потом заметила две детские головки, что потихоньку заглядывали на кухню из-за дверных створок комнаты, и для отвода глаз и смены темы спросила: —«Это Людкины, что ли?»

– Да, это у нас Ирочка и Валерик. Уже такие большие. Девочке три года, а ему скоро два будет.

Когда отец их, Дядя Толик, зашёл в дом с работы, я впервые в жизни увидал живьём, а не в кино, лысину от самого лба и до ниже затылка, но постарался не пялится слишком уж заметно. Через час мы с ним вышли встречать Тётю Люду. Её продуктовый закрывался в семь и с работы она всегда возвращалась с сумками.

Шагая рядом с Дядей Толиком, я примечаю путь до Путепровода, который в Конотопе зовётся Переездом… Смутно воспоминалось долгое ожидание перед железнодорожным шлагбаумом. Он опущен, заграждает поперечный переезд через колеи заполненные мостовой из чёрных деревянных шпал вровень с головками рельсов. Шлагбаум подымается, толпа людей с обеих сторон валит пересечь пути, пара телег в их гуще и встречная трёхтонка с деревянным кузовом… мы уезжаем из Конотопа на Объект…

За моё отсутствие, под многоколейными путями проведён глубокий бетонированный туннель, отсюда официальное название – Путепровод, но люди зовут как привыкли – Переезд…

По ту сторону Переезда-Путепровода поспешают длинно-красные трамваи из Города на Вокзал. Центральная часть Конотопа, Город , официально никогда не размечалась, так что Конотопчане могут иметь несовпадающие представления о квадратуре и границах этой части, однако, Вокзал (находясь в городской черте) никак не входит в состав Города . Эти и другие тонкости мне ещё предстоит усвоить.

До приезда Тёти Люды на одном из трамваев идущих из Города , Дядя Толик подговорил меня нагнать её под редкими фонарями спуска в Путепровод, пока он будет держаться в сторонке, ухватить одну из её сумок и хриплым голосом спросить: —«А не слишком тебе тяжёлая, а?»

Но она узнаёт меня, хотя Дядя Толик надвинул козырёк моей кепки мне на самые глаза.