Меган Максвелл - Ты только попроси. Или дай мне уйти

Увидев меня, Трусишка и Кальмар подбегают поприветствовать меня. Животные такие благодарные. Какой бы ни был час, они всегда готовы проявить к тебе свою любовь. Я балую и целую их столько, сколько они того заслуживают, а когда они этим насыщаются, то уходят спать, а я продолжаю свой путь на кухню.

Придя туда, открываю холодильник, смотрю на банки с мороженным и, остановив свой выбор на ванильном с орехами макадамии, хватаю банку за ручку, беру ложку и сажусь в кухне на стул, чтобы посмаковать им и тем временем полюбоваться ночной улицей.

С наслаждением поглощаю мороженое, оно потрясающее, как вдруг слышу:

– Дорогая, что с тобой?

От неожиданности я подскакиваю, но увидев, что это Эрик, шепчу, приложив руку к сердцу:

– Черт, как же ты меня напугал.

Он подходит ко мне и, наклоняясь, тревожно говорит:

– Малышка, ты в порядке?

Мы смотрим друг на друга, и наконец я отвечаю:

– Эти проклятые спазмы не дают мне спать. Но не волнуйся, не о чем беспокоиться.

Эрик кивает и ничего не говорит. Он святой. Садится напротив меня за стол и пытается меня подбодрить:

– Прелесть моя, осталось совсем немного. Через три недели наш ребенок будет уже с нами.

Киваю, но мне все равно страшно, я даже не хочу об этом думать. Скоро роды, и мною овладевает мучительное беспокойство.

– Дорогая, я тебя люблю, – шепчет он.

Я тоже его люблю и вместо ответа предлагаю ему ложку мороженого. Он принимает ее и, проглотив, робко произносит:

– Послушай, любимая, не сердись на то, что я сейчас скажу, но если ты и дальше будешь есть столько мороженого, то когда тебя будет взвешивать врач…

– Заткнись, – прерываю его я. – Хоть ты не начинай.

Несколько секунд мы молчим, и я продолжаю уминать мороженое. Я – машина. Закончив банку, встаю, выбрасываю ее в мусорное ведро, Эрик же, с нахмуренным видом и прикусывая себе язык, чтобы не высказать все, что думает, спрашивает:

– Довольна?

Киваю. И, вскинув голову, отвечаю:

– Очень-преочень.

После этого идем к себе в комнату и ложимся в кровать.

Поглощенный в свои мысли, каждый смотрит в свою сторону, и я вскоре засыпаю.

На следующий день, когда я просыпаюсь, уже совсем поздно. Одиннадцать часов дня.

Я встаю с кислым привкусом во рту и проклинаю тех, кто создал ванильное мороженое с орехами макадамии. Я сейчас очень неповоротливая и чувствую себя как в замедленной съемке. Я как раз чищу зубы, когда замечаю Эрика, одетого в темный костюм. Какой же он красивый! Он входит, чмокает меня в голову и говорит:

– Одевайся, поедем погуляем.

– Ты не едешь в офис?

– Нет. У меня на сегодня другие планы, – отвечает он.

Когда я одеваюсь, спускаюсь на кухню и выпиваю стакан молока. Меня убивает чувство тяжести и кислота во рту. Мы одни. Флин в школе, а где Симона с Норбертом, я понятия не имею. И не спрашиваю. Я до сих пор угнетена вчерашней беседой.

В машине никто из нас не решается заговорить. Мы также не включаем музыку. Эрик ведет автомобиль по мюнхенским улицам и вскоре останавливается на парковке.

Мы выходим и шагаем, держась за руки. Воздух идет мне на пользу, и я мало-помалу начинаю улыбаться.

Он молчит. Он впечатляюще выглядит в своем костюме, и я испытываю гордость, шагая с ним под руку. Вдруг, дойдя до угла одной улицы, я с изумлением смотрю на то, что передо мной, и говорю:

– Только не говори мне, что мы туда пойдем.

Эрик кивает и спрашивает:

– Это тот мост, где ты гуляла много месяцев назад, не так ли?

Раскрыв широко глаза, киваю.

Передо мною мост Кабелстег, увешанный сотнями замков влюбленных, и не могу поверить в то, о чем я подумала.

Переходим дорогу, и, когда мы начинаем идти по деревянным дощечкам моста, Эрик обнимает меня и шепчет:

– Припоминаю, как ты мне сказала, что тебе понравилось здесь гулять и ты видела здесь много замков влюбленных, ведь так?

Я киваю… Если мы сейчас повесим то, о чем я думаю, то я его зацелую до смерти прямо здесь, на этом месте!

Он остается серьезным, но меня не обманешь, у него приподняты уголки губ, и я спрашиваю:

– Мы и вправду повесим замок?

К своему изумлению, вижу, как Эрик достает красно-синий замок, на котором написаны наши имена, и, показывая его мне, спрашивает:

– Куда ты хочешь, чтобы мы его повесили?

Прикладываю руку ко рту. Я растрогана. У меня опять сжимается матка. Я жутко себя чувствую. Он меняется в лице и умоляет меня:

– Нет… нет… нет… не плачь, дорогая, только не сейчас.

Но у моих глаз открываются шлюзовые ворота, и я безутешно рыдаю. Прохожие смотрят на нас, и Эрик отводит меня к одной из лавочек и усаживает на нее. Он тут же вынимает из кармана платок и, вытирая мне слезы, ласково шепчет: