Владимир Лукашук - Проза жизни

Вячеслав, действительно, напоследок остервенел: «Как откинусь, берегитесь! За всё отыграюсь. Особенно ментярам и вертухаям не попадаться в тёмном переулке, иначе пусть обижаются лишь на себя за прогулочки по вечерам».

Такой образ мыслей невозможно понять тем, кто не мыкался за колючей «запреткой» по несколько лет, казавшимися вечностью. И беспредел со стороны сотрудников «воспитательной системы», которые считают тебе заурядным рабом, коим можно помыкать, вызывал у Вячеслава бешенство. Всё усугубляется тем, что на «зоне» ты постоянно доказываешь с остервенением собственное существование силой или хитростью, невозможно просто вольно вздохнуть грудью и мучают ночные кошмары о бесконечном побеге, пока, в конце концов, не смиряешься – до воли и так рукой подать! Да злоба не проходит, копясь до вполне обычной тихой войны, где обе стороны не ведают пощады. «Кто придумал слово «исправление» для взаимоненавистной системы, – давно сделал вывод Доктор, – пусть забьёт его себе в зад целиком. С какого перепугу я должен выйти на свободу с благодарностью за «перевоспитание»?».

Впрочем, Доктор изначально не выглядел ангелом: сумел прихватить в тюрягу миленький «букет»: грабежи, кражи и подделка документов, козырный «цветочек» – разбой… Так что, было за что тянуть срок. И администрация не зря опасалась, что подобного типа надо подцепить за что-нибудь, добавив срок. А коли припаяют статью, загремишь с терпимого «усилка» уже на жестокий «строгач». Так бы и случилось с Доктором, коли не повернулось почти по известной поговорке: не было бы счастья, да несчастье подвалило.

***

После отбоя в колонии можно выйти на свежий воздух лишь через час. Поднялся и Вячеслав, чтобы отлить в сортире. Встал со шконки, обул шкары, сделал несколько шагов, и…

…Он летел по бесконечно-круглому тоннелю, напоминавшему огромную люминесцентную лампу, белому и блестящему. Даже не представлялось понять: то ли сам Вячеслав стремительно несётся куда-то, то ли его утягивает невидимая сила. Внезапно он затормозил на полпути. Затем уже противоположная сила потянула назад. И наступила полная тьма. Вячеслав услышал сквозь неё:

– Кажись, он кони откинул. Вообще не шевелится.

Доктор догадался, о ком речь. Его обуял дикий ужас. Ведь если он сдох, то сейчас его, как жмурика отволокут куда-нибудь, бросят в глубокую яму, закопают… Он совершенно никак не даст знать, что жив! Его члены одеревенели, глаза и рот не открываются. Он только может слышать, но не в состоянии подать знак, что в нём нечто теплится. Да нет! Нельзя допустить, чтобы его закопали.

Вячеслав почувствовал, как в лицо брызнули водой. Невероятнейшим усилием воли он попытался сжать кулаки. Будто послал некий импульс в руки, и… Пальцы начали сгибаться. Наконец, слегка зашевелил кистями.

– О, глянь-ка! Очухался… – донеслось до его сознания. Вячеслав кое-как приоткрыл веки. Над ним в тусклом свете склонились три знакомых зека. Один из них – длинный шнырь Болтонос из их отряда.

Доктор приподнялся на едва гнущихся руках. Он лежал на бетонном полу умывальника. Болтонос недоверчиво прогнусавил:

– Встать можешь?

– Да могу, – пробормотал Вячеслав. Начал вставать, опираясь на стенку. В голове шумело.

– Что за хрень со мной? – спросил он одновременно и себя, и зеков.

– Сами хотели бы тебя спросить, – озадаченно сказал один. – Думали, ты гикнул. Смотрим, вроде, не дышишь. Идти-то можешь?

Вячеслав попытался щагнуть, но его сразу занесло вбок. «Что за хрень? – повторил он тихо. – Вроде, ничего не болит. Но кидает сильно».

Болтонос побежал в санчасть. Вернулся оттуда с другим упитанным шнырём. Вдвоём они взяли Вячеслава под руки, повели по пустынной дорожке вдоль казарм. Пришли, уложили на свободной шконке. Правда, шнырь с усиками следил за ним с подозрением – он уже налюбовался на ухарей, осатаневших от режима и потому желавших перекантоваться в санчасти.

– Лежи, сказал он. – Завтра придёт Выродок и всё выяснит.

Когда всё успокоилось, Вячеслав опять поднялся в туалет. Не хватало только обоссаться в постели! Хотя его по-прежнему вгонял в ступор вопрос: что с ним? Понимал лишь одно: «Я чуть не улетел на тот свет…».

У него же ничего не болело. Правда, в теле всё больше разливалась противная слабость, которую никак не удавалось преодолеть. Разве не будет бесить кого-то, когда твоё тело превращается в вату?

Теперь Доктор о-очень осторожно двигался по стенке коридора. Из комнатушки с открытой дверью наблюдал за ним тот чёртов «Пятачок». Его не напрасно посадили здесь цепным псом, пусть даже он сам был осужденным.