Татьяна Грачева - Нарисуй Италию

Нелька навсегда запомнила это кисло-горькое чувство беспомощности и унижения, на Жанну Эдуардовну смотрела как на героиню, если бы та носила трусы поверх колготок, то сравнялась бы в крутости с суперменом.

Алексей шёл по улице, глубоко погружённый в раздумья. Нужно было что-то решать. Не вечно же ему болтаться в Краснодаре, пользуясь гостеприимством друга. Тем более у Кости личная жизнь складывалась не в пример лучше его. Отношения с девушкой близились к официальному узакониванию, и в двухкомнатной квартире посторонний им явно мешал. Ни Лера, ни Костя не упрекнули его в злоупотреблении квадратными метрами, но пару раз он едва не застал их в пикантной ситуации. Костя работал в травматологии, Лера – медсестрой в той же больнице. Их смены не всегда совпадали, но, если Костя и Лера оказывались дома одновременно, всегда спешили уединиться. Алексей был лишним и чувствовал это постоянно, а на фоне их взаимной любви ещё больше ощущал тоску и одиночество.

Вот и сейчас он просто ушёл из квартиры, без цели, лишь бы не видеть страстные взгляды и нежные объятия, не быть свидетелем чужого счастья. Побродил по парку, прокатился на колесе обозрения, не испытав и сотой части того, что когда-то ощущал на этом аттракционе. Он чувствовал себя замороженным, будто смотрел на жизнь со стороны, из-за стекла, а собственные эмоции застыли в одном-единственном состоянии – непрекращающейся мучительной тоске.

Алексей как раз подумывал, чем бы ещё занять время, чтобы вернуться как можно позже, когда в кармане завибрировал телефон. Не глядя на экран, приложил трубку к уху.

– Алло.

– Привет, Лёш.

– Привет, мам.

Повисло неловкое молчание.

– Лёш, ты думаешь возвращаться или нет?

Он вздохнул, ответа на этот вопрос он и сам не знал.

– Ещё не решил.

– Решай уже что-нибудь. Кто-то должен заниматься пасекой. Мне это уже не по силам. Если тебе это не надо, я поговорю с Филипчуком. Он и так помог: из зимовника вынес ульи, сам осмотрел приплод и маток. Сказал, что готов купить все семьи. Но ты же знаешь, чего хотел отец.

Алексей оттянул ворот футболки, будто тот его душил.

– Помню. Дай мне пару дней. Я точно решу, что делать. Пока ничего не продавай. А Филипчуку заплати. Я пришлю деньги.

– Хорошо. Как ты там?

– Всё хорошо. Я позвоню тебе позже.

Алексей отключился первым. Эти разговоры о возвращении в родной посёлок его жутко угнетали. Он не хотел ехать в Комсомольский. Не просто так в восемнадцать лет сбежал оттуда. Его тяготила эта жизнь, постоянные напоминания о том, что пасека перейдёт ему и настанет его очередь заниматься пчеловодством, убивали своей предопределённостью. Его лишили выбора, заранее навязав сценарий жизни.

Брат почему-то по этому поводу не переживал, удрал сначала в Питер, а потом и за границу. Оттуда его теперь не так-то просто достать. После похорон отца Иван задержался всего на день, убедился, что Лёша присмотрит за мамой, и сразу же улетел обратно в Германию. А ведь когда-то, ещё в детстве, именно Иван собирался продолжить дело отца. В живописном Комсомольском ему всегда нравилось, и к городской жизни он не стремился. Алексей же ещё в старших классах заявил, что уедет за тридевять земель и ему никогда больше не придётся выращивать укроп для салата и курей для бульона, а знания о медоносах и болезнях пчёл он просто сотрёт из памяти.

А вышло всё вот так. Отец умер не внезапно, долго болел. Не жаловался и не требовал повышенного внимания, тихо угасал, глядя в окно на тихий опустевший сад, ощущая себя таким же засыпающим деревом. В один из солнечных осенних дней он попросил сыновей приехать. Вот тогда и состоялся у них разговор.

Увидев в дверях растерянного Алексея, Евгений Прокопьевич подозвал его.

– Ты первый добрался. Как дорога?

Лёша сел на край кровати, коснулся сморщенной кожи на руке родителя. Если раньше отец выглядел моложе своего паспортного возраста, благодаря ровной осанке и блеску в глазах, то теперь годы догнали его, а болезнь превратила в старика.

– Доехал быстро. Ванька уже в Москве, завтра, наверное, будет.

– Я как трутень, которому не суждено пережить зиму, – отей перевёл взгляд на вишнёвый сад за окном, глубоко вздохнул. – Как пахнет жизнь. Мне не грустно уходить, я пожил достаточно. Жаль оставлять Полю. Она сама не справится.

– Я помогу маме.

– Лёш, – взгляд Евгения Прокопьевича стал жёстким, – ты должен быть тут. Это твоё место. И пасека, и сад – это всё твоё. Ванька уже не вернётся. Обещай, что не оставишь дом.