Ирина Зелинская - Где? – Неважно. Когда? – Все равно

Лучшие друзья – те, с кем мы максимально близки и воспринимаются как второе я. С ними можно не только обсуждать все на свете, но и обо всем на свете молчать. И последнее иногда более ценно, чем первое. Остаток вечера прошел в прерываемой редкими репликами тишине.

Уже провожая подругу к метро, Кира спросила:

– Так ты меня не одобряешь? Это я про Пашу.

– Тебе можно все. Но, полагаю, так считаю только я.

Они обнялись напоследок, и Екатерина Георгиевна скрылась в метро.

Время, казалось бы, текло как обычно, в жизни Киры ничего нового не происходило, кроме очередного перехода в другую школу – уже четвертую за последние два года, поэтому это событие воспринималось как должное и не заслуживающее особого внимания. Выходные посвящались Боженьке и встречам с остальными немногочисленными друзьями, написанию писем, чтению всего, до чего дотягивались руки: от Апулея до Павича. Стихи и читались, и писались потоками, свои и чужие строки наслаивались друг на друга, перемешивались, порождая рифмованных монстров, сплошь состоявших из гиперцитат.

Каждый вторник и четверг были для Киры особыми – два главных дня в неделю, которые она с нетерпением предвкушала. Самой отвратительной была пятница, поскольку ожидание вторника становилось наиболее долгим и мучительным: во вторник она могла не только видеть Федю, но и слушать будоражащие воображение лекции по литературе. Но одно обстоятельство раздражало и болело, как ссадина, – Федор ее почти не замечал. Ей не удавалось с ним пообщаться, интереса к ней он не проявлял, а она искала повод для контакта, но не находила. Досадуя на саму себя, она с тупым упрямством продолжала попадаться ему на глаза где-нибудь на улице, по пути к метро после занятий или в аудитории на лекциях, но тщетно. Его взгляд соскальзывал с ее фигуры, и внимание переключалось на более важные предметы. Единственное, что радовало Киру в этой ситуации, это то, что теперь Федор почти всегда был один. Блондинка же, с которой он поначалу постоянно общался, перестала появляться на занятиях.

В очередной вторник Кира, как всегда приехала раньше положенного и листала сборник современной поэзии, сидя в старом советском кресле, периодически отвлекаясь на проходящих мимо по коридору студентов, время от времени задевающих своими вещами ее расположившееся на коленях пальто.

Лекция должна была вот-вот начаться, ребята из группы подтягивались к аудитории, что находилась в самом конце узкого коридора. Кира оторвалась от книжки и посмотрела на обозримый кусочек лестничной площадки, откуда тянулась вереница студентов, забивающих собой тесный коридор. Среди них в ее направлении протискивался запыхавшийся Федор. Она подняла голову и, смотря на него в упор, поздоровалась. Ответа не последовало, и он прошел мимо, ближе к дверям аудитории. Кто-то из соседнего кресла быстро вопросительно глянул в ее сторону, и Кира осталась сидеть с малиновыми ушами, желая провалиться под землю. И хотя мозг успокаивал рациональными доводами вроде ее тихого голоса, людского гама и задумчивости Федора, но лицо по-прежнему наливалось пунцовой краской.

О чем была лекция, как прошли занятия – Кира не помнила. Тело стало мало и неудобно, воздуха не хватало. Хотелось сбежать в неизвестном направлении, вынести свою истерику в город, чтобы выходить ее и наконец получить спокойствие.

Демоны рвали ее на части, подбрасывая поленья в разгоревшийся костер в клетке ребер, требовали сбежать из себя, чтобы вернуться в уже выгоревшее и омертвевшее сознание, без эмоций и чувств. Молодость склонна все преувеличивать и слишком близко принимать к сердцу.

С трудом досидев до конца литературы, даже не поблагодарив мага-профессора, она как пробка от шампанского, вылетела из аудитории, забыв придержать дверь и грохнув ею на всю аудиторию. Только на углу набережной Фонтанки и Невского, продуваемая всеми февральскими ветрами, с опрокинутым на нее мрачным холодом, Кира начала потихоньку приходить в себя и будто бы наблюдать ситуацию со стороны. А это означало, что город снова ее пожалел и назначил своим персонажем, велел впитаться в гранит парапетов, стать человеком-невидимкой в толпе прохожих.

Она наконец ощутила холод и, зажав коленями рюкзак, неуклюже промахиваясь мимо рукава, попыталась надеть пальто, что удалось далеко не с первой попытки. Намотав поверх воротника вязаный шарф и растирая замерзшие пальцы в серебряных кольцах, она пошла пешком на Васильевский. Человек-мотор внутри не унимался и единственным способом не сойти с ума в таком состоянии было заставить себя смертельно устать физически. Набрав крейсерскую скорость, она прошла остаток Невского на одном дыхании, но, как только вышла на Дворцовый мост, ветер злобно отхлестал по щекам, лицо закололо иголками, а в глаза, казалось, с размаху сыпанули песка. Стуча зубами, Кира пыталась разминать в карманах заледеневшие пальцы. Оказавшись на Острове, она тут же втиснулась в отъезжающий от остановки троллейбус, и путешествие завершилось самокопанием и рассматриванием своего отражения в грязном стекле окна.