Ирина Зелинская - Где? – Неважно. Когда? – Все равно

Федор уехал в Петрозаводск и Кира осталась один на один с собой. Захлебываясь мыслями о Федоре, она поняла, что единственный способ унять кипящие эмоции – физическая усталость и поток визуальной информации. Город распахнулся перед ней простором Стрелки Васильевского острова и гвалтом Дворцового моста. В город обычно бежалось, чтобы столкнуться с кем-то знакомым или еще лучше незнакомым, чтобы повстречать человека, забыться в разговорах и смехе, досыта накормить глаза красотой декораций, на фоне которых ты сам играешь главную роль.

Декорации Петербурга налагали на любого, становящегося частью пейзажа, определенную ответственность за созвучие эстетическому облику. Только городу было под силу заглушить хор демонов в голове.

Увы, левый берег Невы на сей раз не вызывал ничего, кроме раздражения. Толпы туристов, шныряющих во всех направлениях сразу, уничтожали душевное равновесие в зародыше. Кира и не заметила, как ноги понесли ее в тишину и отставку Коломны, где вскоре ей посчастливилось оказаться напротив арки Новой Голландии.

В кустах под разваливающимися кирпичными стенами, копошилась утка. «Привет! Ты нас помнишь?» – тихо спросила Кира. Птица вразвалку повернулась к ней задом и, плюхнувшись в воду, поплыла к Поцелуеву мосту, лениво перебирая лапами. Впившись пальцами в ограду, Кира, близоруко прищуриваясь, пыталась разглядеть знакомые силуэты мазутных деревьев, колючую проволоку и, наконец, бобров, но ничего из этого она не увидела и не узнала. В голову пришло загадать желание, в очередной раз сыграть с судьбой в орлянку: все непременно у них с Федором получится (что значит все? Как получится?), если он позвонит ей, пока она здесь. Дважды обойдя вокруг острова, она совсем было отчаялась, но телефон между тем зазвонил. Увы, жаждущим общения оказался не Федор, а Паша. Она с досадой сбросила звонок и, не зачтя Лахесис 6 6 Лахесис – средняя из трёх сестёр-мойр, богиня судьбы в древнегреческой мифологии эту попытку, пешком отправилась домой.

Петербург переставал быть фоном для любви к Федору, город начинал срастаться с его образом. Казалось, что Кира и Федор прошли город целиком, дотронулись до каждой дверной ручки, в лицо знали всех атлантов и кариатид. Маскароны вопрошали со стен: «Почему ты одна? Где он?»

На следующий день, поняв, что урбанический пейзаж в этот раз ее не спасет и не вылечит, пришлось собирать необходимые вещи, пару романов, в том числе, подброшенного Федором Воннегута, чтобы укачать тоску электричкой. Сам процесс перемещения из точки А в точку Б отвлекал, внутренний зуд, побуждающий к действиям, в дороге как-то утихал, меняющаяся за окном картинка доказывала наличие скорости. А скорость – возможность перемен.

На последней электричке до Волховстроя 30 июля ехало довольно большое количество подвыпивших моряков – последнее воскресенье месяца было днем ВМФ. К ней подсел один из них, надеясь развлечь себя дорожной беседой. Все ее реплики, как обычно бывало в таких случаях, были предельно вежливы и лаконичны, чтобы не провоцировать собеседника на продолжение разговора. Моряк пребывал в предвкушении праздничного шашлыка и рассказывал ей о том, как он рад, что ему довелось послужить, что главное во флоте, как и в армии, – дружба, которая остается вместе с формой, на всю жизнь. Почему форма должна оставаться на всю жизнь, Кира так и не поняла, но спрашивать не стала. Она периодически кивала, но, несмотря на это, пыталась продолжать читать книгу.

– Меня Федором зовут, – представился попутчик.

Искренняя улыбка поплыла по ее лицу: оказывается, бытие не отзывается на провокации вроде «если все хорошо, то пусть сейчас позвонит». Провидение работает тоньше и аккуратнее. В этот день был ровно год со дня ее знакомства с Пашей, в такой же последней электричке. И этот моряк с не самым редким, но самым важным именем определенно не что иное, как знак свыше. Она вежливо и дружелюбно попрощалась с ним, пожелав хорошего вечера, и выскользнула в тамбур. Оставалась одна остановка.

Традиционно пребывание на даче воспринималась ею как ссылка. На сей раз она приехала туда не по родительскому поручению или какой-то необходимости, но потому, что хотелось сбежать от себя, от города, от мыслей о Феде.

На даче всегда хорошо читались романы. Вдумчивее и быстрее чем в городе, с его вечной суетой и внешними раздражителями. Здесь же можно было уйти в книгу с багажом мыслей. Кира читала «Мать Тьму» Воннегута. Читала очень внимательно, надеясь понять, что зацепило в этой истории Федора. Ведь мы живее всего откликаемся на то, что есть в нас самих. В конечном итоге, вся наша страсть к познанию – всего лишь поиск себя, попытка самоосмысления. Она вчитывалась в текст и, стараясь понять, где здесь Федор, что ему близко, думала, что он, вероятно, хочет казаться кем-то вроде Кэмпбелла, пляшущего на грани между подчинением обстоятельствам и своим собственным выбором при том, что в обоих случаях пассивное добро скрывается под маской активного зла. «Кстати, если задуматься, – рассуждала она, – то что-то подобное мы встречаем и в отечественной классике, в образах разочарованно-романтических лишних людей, вроде Онегина и Печорина». Но, возвращаясь к воннегутовскому герою, она думала о том, что очень важно помнить о том, кем мы кажемся, потому что в конце концов наша натура заполняет данность формы, пытаясь ей соответствовать. «Если довести эту мысль до конца, то получается, что мы, уже формулируя то, чем хотим быть, становимся этим. Господи, как же сложно!»