Ирина Зелинская - Где? – Неважно. Когда? – Все равно

С этой ночи все для Киры и Федора изменилось. Сказка стремительно ворвалась в жизнь, город стал пространством, в котором царило волшебство, а желания сбывались.

Через два дня родители Киры перебрались на дачу, а подруги уехали в город. Кира спешила увидеться с Федором, до его отъезда в Петрозаводск.

Жизнь переполнена удивительными совпадениями и повторениями, время заигрывает с нами перекличкой дат и фактов. Пока физики бьются над проблемами времени и пространства, культура дает возможность преодоления обоих при наличии толики воображения – медиатора для внутренних настроек восприятия. Незнание ее законов и правил не освобождает от участия в игре.

Двадцать шестое июня разворачивалось новыми городскими пейзажами, распахнутыми под ногами стоящих на крыше. Город очаровывал вечерней какофонией, словно гамельнский крысолов, он уводил вглубь своих лабиринтов, раскрывал потайные системы дворов. Перед Федором и Кирой открывалась магия запахов, звуков и световых путеводных пятен – бликов от окон, отсветов битых бутылок, слюдяных искр гранитных цоколей. Они уходили за звуком мифической флейты без страха заблудиться, с жаждой увидеть и почувствовать все: от цвета до фактуры, – дотронуться до наждачно-колючей штукатурной щеки этого невидимого великана, настолько гигантского, что увидеть его всего целиком сразу нельзя, маленькому человечку остается только узнавать его по частям, изучать фрагменты. Словно в той притче о слепых мудрецах и ощупываемом ими слоне. И когда двое, делают это одновременно, то видят почти одно и то же. И город становится для них одним, таким, каким не может быть больше ни для кого.

Спустившись на землю на набережной Фонтанки, неподалеку от Египетского моста, они, сами того не заметив, оказались около Казанского собора и, плавясь от солнца, искали укрытия от туристов и жары.

Ноги принесли их на детскую площадку в Михайловский сад в поисках тени и скамейки. Гвалт голосов гасился шумом деревьев и смешивался со звуком флейты уличных музыкантов, развлекающих туристов по другую сторону ограды, там, где возвышался над зеленым фонтаном листвы Спас-на-Крови.

Город завязывал гордиев узел над их головами, крепко связывал раз и навсегда судьбы, исполнял желания. Молитва необязательно должна быть обращена к Богу, она может уходить непосредственно к Бытию. Страстное стремление к чему-либо само по себе может быть заклинанием, действие которого не отменимо: обмену и возврату наши желания не подлежат.

Кира смотрела на купола Спаса на Крови сквозь ветви деревьев и, как одержимая, про себя на все лады – от мольбы до требования – повторяла просьбу соединить их с Федором навечно, вела торг, предлагая всю себя и все, что есть в ее жизни, да и саму жизнь – что уж тут мелочиться! – за то, чтобы до конца быть вместе. И пускай этот конец настанет хоть завтра, лишь бы успеть почувствовать, что они – одно. Ее постоянное стремление игнорировать временное и равняться на вечность влекло за собой полярную постановку вопроса на уровне «быть или не быть». В полутонах и полумерах она не нуждалась.

Федор курил, как обычно, выдыхая в сторону, одной рукой открывая и закрывая сигаретную пачку, отбивая по ней привычный ритм и рассказывая о петрозаводских неформалах. Ему казалось, что Кира слушает вполуха, будто витает где-то, находясь рядом только физически. И чудилось, будто сквозь ее мнимое спокойствие проглядывает искрящаяся сущность: неуловимые для глаза разряды, которые чувствуешь кожей, бегают, выманивая любопытство присмотреться внимательней, разгадать тайну притяжения.

Вечер подобрался незаметно, окатив прохладой и согнав с насиженного места. Поправив хайратник и накинув на плечи рюкзак, Кира, задрав голову мысленно поблагодарила город и попрощалась, почему-то не сомневаясь в том, что она услышана. С этого момента она считала себя преданной Федору в вечности, вне зависимости от того, что готовила им реальность. А реальность напоминала о себе через орущее радио в пустом туристическом автобусе, рядом с собором: «В этот день в 1284 году, одетый в пёструю одежду флейтист, вывел из города сто и тридцать рождённых в Гамельне детей на Коппен близ Кальварии, где они и пропали». И почудилось, будто город, играя на флейте, отсекает их от теней, уводит их в свои лабиринты, а призрачные тени остаются здесь, на скамейке в саду. Но шум и возня человейника разогнали морок, флейта умолкла, и пейзаж раскинулся зеленым ковром Марсова поля.