Виктория Мальцева - Моногамия

Нахожу первую попавшуюся в руки тряпку и бросаюсь лупить и мужа, и его гостя. Особенно гостя. Ему достаётся очень много и ругани, и побоев — моё сознание буквально раздваивается или даже растраивается, выпуская наружу неосознанную всепоглощающую ненависть и обиду. Я бью чужака с остервенением, абсолютно неадекватным сложившейся ситуации, и та сила, с которой собственные эмоции разрывают меня на части, шокирует даже меня.

Муж хватает мои руки, пытаясь утихомирить, и я даже несколько раз слышу отчётливое «Да угомонись уже, ненормальная!», но охвативший меня шквал практически неуправляем.

Я луплю гостя, отдаваясь процессу целиком и без остатка.

Я бью его, не жалея сил и проклятий.

Я изливаюсь.

Но понятия не имею о том, что наказываю неожиданно ворвавшегося в мою жизнь человека не за то, что уже было, а за то, что ещё только будет.

В яростном угаре замечаю, наконец, плачущего сына Алёшу, и лицо сына в момент меня отрезвляет.

Побитый чужой быстро поднимается и направляется в гостиную, садится на диван около стола, сжимая обеими своими руками голову. Ему больно, а я внезапно замечаю, насколько изящны его руки…

— Убирайся вон отсюда, вон! — снова воплю. Но уже на три тона ниже, чем прежде.

Незнакомец поднимает голову, отнимая от неё свои красивые руки, и его взгляд ложится, наконец, на меня. Недовольство в его глазах быстро сменяется чем-то необъяснимым, более похожим на удивление, нежели на негодование, но интенсивность его взгляда повергает меня в состояние онемения. Он словно парализует меня, обездвиживает, как удав кролика перед поимкой.

— Алекс мой гость, дура! Услышь и закрой рот уже, наконец! — слышу на задворках сознания.

Чужой разрывает наш необычный зрительный контакт и, взглянув на мужа, выдаёт то, что повергает в шок нас обоих:

— Ну, дура не она, предположим! Дурак тот, кто допустил эту ситуацию!

Мы оба, что я, что муж, подвисаем в лихорадочных попытках понять, что происходит, а Чужой развивает свою мысль дальше:

— Скажем, я был бы не очень рад обнаружить постороннего человека в своей постели. Думаю, тебе, Артём, следовало предупредить свою жену или меня, как минимум!

— Да кто ж знал, что она явится сегодня, они должны были вернуться только через три дня?!

Разумные рассуждения Чужого окончательно гасят мою разбушевавшуюся сущность, и я, будучи всё же слабой и глупой женщиной, начинаю его рассматривать: это парень лет двадцати пяти, кареглазый, черноволосый, немного растрёпанный, но в элегантной одежде. Обычным его ни за что не назовёшь: он необыкновенно, непередаваемо, почти необъяснимо красив. Настолько, что вся моя злость, серьёзность, прагматичность вкупе с самоуверенностью расползаются, как нейлон над пионерским костром.

— Давайте мы успокоимся и попробуем всё мирно решить, — обращается он ко мне. — Во-первых, я приношу вам свои извинения, я не прав. Во-вторых, завтра я привезу вам новое бельё. Вы простите меня?

И снова этот взгляд — в самую глубь. Он смотрит открыто, с иронией, но и с искренностью в то же время. Его едва заметная улыбка располагает. Очень. Парень обладает природным обаянием, и это как раз тот случай, когда оно запущено на полную мощность.

— Бельё — это лишнее, — спокойно и с достоинством отвечаю.

Адекватность и мягкость героя всей сцены разворачивают мои эмоции на 180 градусов: мне стыдно, и теперь я заливаюсь краской, покрываясь густыми малиновыми пятнами — вот так я умею краснеть, чтобы потом сгорать от стыда ещё больше. Двойной эффект, так сказать.

— Пожалуйста, уходите, — тихо прошу. Спокойно так.

— Хорошо, я ухожу, — внезапно соглашается.

Чужой выпрямляется, давая себя рассмотреть ещё лучше: стильно и дорого одет в белое, светлые туфли из тончайшей кожи и элегантные часы на руке выдают человека не только иного достатка, но и совершенно другого уровня. Даже тёмные волосы на его голове, вьющиеся крупной волной, острижены хаотично красиво, а значит дорого. Их длина придаёт его образу особый шарм, наши мужчины обычно не носят волосы такой длины — ясно, что этот парень нездешний.

Наблюдаю за ним, потому что сложно этого не делать: молодой человек двигается с красивым достоинством, интеллигентно прощается, выходит и садится в новенький, кричащий чёрный Porsche Cayenne. Мне безумно нравится именно эта модель машины, и я мечтаю когда-нибудь накопить на подержаный вариант.

Я стою, уперев руки в подоконник с фиалками, и провожаю взглядом удаляющееся авто. А внутри гадкое чувство стыда: я позволила себе наброситься на человека с социальным статусом гораздо выше моего. Факт разделения людей на классы по их благосостоянию и образованности унизителен уже сам по себе, а мой плебейский выпад опустил меня ещё ниже. Мне неприятно, стыдно и почему-то больно.