Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

Julia Michaels — Issues

Гордость… Один из библейских грехов, один из семи смертных, между прочим! Мистер Стюарт, наш препод по науке, однажды долго вещал на эту тему, а после заставил вывести в тетради её определение: «гордость — грех сатаны, первая страсть, появившаяся в мире еще до сотворения людей».

И этой страсти слишком сильно подвержена моя мамочка — так считает Алекс:

— Твоей матери поубавить бы этого напитка в её крови, и наша жизнь с ней была бы намного проще! Ну, в юности я имею ввиду… — оглядывается на её нахмуренные в осуждении брови.

Да, в юности, а сейчас — куда уж проще и куда счастливее? Разве можно желать большего, чем у неё уже есть? Да мне на ум не приходит ни одно женское имя, связанное с такими же достижениями и удачами, как у моей матери! Everything is going for her [3] Всё работает на неё. / Весь мир крутится вокруг неё. — кажется, так говорят в подобных случаях. И это правда! Самая любимая, самая боготворимая, самая носимая на руках, самая избалованная вниманием, заботой, деньгами, вообще всем, что только можно себе представить. Одни ежедневные букеты чего стоят!

Или это её: «Алекс, мне в Рим захотелось…», и он тут же срывается звонить своей помощнице, чтобы та освободила ему четыре дня:

— Не знаю как, это не моя работа, а твоя, вот и выполняй её! Ты ведь за это зарплату получаешь?

Да, вот так отец разговаривает со всеми остальными женщинами в своей жизни, со всеми, кого не зовут Лерой, и которые не являются его ненаглядной женой. И эти все остальные завидуют моей гордой матери самой чёрной завистью. Одна так сильно завидовала, что даже распорола ей живот. Четырежды!

И вот я думаю: сколько вокруг меня не гордых, а ведь ни у кого нет ничего подобного, что есть у моей грешной мамочки… А был бы Алекс так одержим ею, не будь она собой? Слишком гордой, сдержанной, зажатой, пекущейся о том, чтобы не стать обузой, не навязываться, никому не мешать и не надоедать?

Вся проблема в том, что у меня нет этой гордости. Вот не дал мне Бог этого ценного греха, не отвесил и ста грёбаных граммов!

Я преследую объект своей безответной любви — как ни прискорбно это осознавать, но факт остаётся фактом. Вряд ли только мне заметна слишком очевидная внезапность моей любви к материнскому Институту — раз в полгода вдруг стал разом в неделю!

И в каждый свой визит я лихорадочно ищу темноволосую голову в длинных коридорах кампуса, в материнской аудитории, а иногда, если очень повезёт, мы можем столкнуться у дверей её кабинета или прямо в нём.

Они часто встречаются… Эштон страшно любит математику, как выяснилось! Вот только не понятно, какое отношение эта наука имеет к хирургии: там вроде как органическая химия, биология и анатомия руководят всем процессом…

Часто вижу их склонёнными над маминым столом, одержимо ловящими за ускользающий хвост решение какой-нибудь непростой задачи. Порой, оба бывают так увлечены, что даже не замечают моего появления, но я ведь не гордая — могу и прокашляться достаточно громко или чихнуть, если понадобится! Тогда они поворачиваются, оба раздражённые нежданной интервенцией, но мамин взгляд всегда делается мягче и теплее при виде меня, а вот Эштон, наоборот — леденеет ещё больше.

Странный эффект я произвожу на него… Он как будто злится, нервничает и едва сдерживает себя, чтобы не взорваться потоком отрицательных эмоций! И я в недоумении — ведь никакой ссоры или даже совсем небольшого непонимания между нами не было, тогда в чём дело? С чего такая резкая перемена? То дружим, делимся сокровенным и даже целуемся под ёлкой, а то вдруг один лишь мой, да согласна, не слишком впечатляющий вид откровенно его раздражает и даже почти выводит из себя! Но он всегда сдерживается. Может фыркнуть, резко подхватить свой рюкзак с книгами и нервно вылететь из материного кабинета, так и не сказав ни слова, даже такого совсем маленького «Hi» в мою сторону!

— Что это с ним? — спрашиваю у матери, она ведь у нас кладезь проницательности, если верить папочке на слово.

— Лекции, наверное, уже начались, а мы тут увлеклись поиском решения и… Эштон терпеть не может опаздывать!

— Почему?

— Потому что это проявление слабости и неорганизованности: опаздывающий человек не может договориться сам с собой о простых вещах — например, встать пораньше или продумать заранее маршрут и планы. Ну и когда входишь в аудиторию — невольно становишься центром всеобщего внимания, а причина неуважительная. Даже постыдная!