Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Ну всё, Сонька! Прощайся с жизнью! — с этими словами он срывается с места, а я не жду — спасаюсь, потому что знаю, чем чревата угроза — он точно закопает меня в сугроб, а я это жесть как не люблю!

Лечу с нечеловеческим визгом от рассерженного поражением Бонапарта, слышу свист, смех, чей-то крик:

— Лёха, так не честно! Подставляй Софье зад!

Внезапно обнаруживаю себя в тупике — на площадке за бассейном, огороженной от следующего далее обрыва к морю толстым стальным поручнем. Тут же торможу, но манёвр нарушает мою устойчивость, в одно мгновение мой чемпионский зад шлепается на невероятно скользкий под снегом мрамор, и прежде чем мой мозг успевает что-либо сообразить, я вылетаю с террасы, снайперски проскочив между поручнем и подлым гранитом…

Haux — The River Song

И я под ёлкой. Почти по плечи в сугробе. Не передать словами, как стонет моя задница, и горят исколотые еловыми ветками щёки!

Шок, боль и обида вольным потоком тут же хлещут из моих глаз…

Вижу над собой тень — мужская фигура одним тарзанским прыжком перемахивает через предавшую меня ограду и плюхается рядом со мной в сугроб.

— Ты цела? Не ушиблась? Голова болит? Руки? Ноги? Спина? — это Эштон.

Я отрицательно мотаю головой, и по какой-то неясной причине голос этого парня, вопросы, которые он задаёт с бесконечной тревогой, вызывают во мне новую бурю эмоций, и я рыдаю…

Эштон тут же прекращает меня трясти и щупать, и… и я впервые в жизни слышу его невыразимо красивый французский:

— Mon Dieu, comment tu m'as effrayé, Sophie! Dieu merci, tu va bien! (Господи, как же ты напугала меня, Софи! Слава Богу, с тобой все в порядке!)

У него такие крепкие, большие руки…

Эштон резко притягивает меня к себе, его пальто распахнуто, и моё лицо оказывается плотно прижатым к тонкой ткани белой рубашки, нежно пахнущей его туалетной водой и чем-то ещё… Это «что-то» настолько приятное, терпкое… Оно погружает меня в очень странное состояние и вызывает в моём невинном теле уже знакомые реакции… Я ощущаю щекой крепкую как камень мышцу его груди и слышу ускоренный раз в сто сердечный ритм: бух, бух, бух…

Мой мозг в эти мгновения не способен понимать что-либо, но звук, который я слышу, прекраснее самой гениальной музыки, запахи, ласкающие мои избалованные рецепторы, вызывают во мне такой ответ, какой не под силу даже самому изысканному и дорогому аромату…

В моём сознании происходит мощный сдвиг, чувства обнажены и опасны как провода высоковольтной линии, по моим нейронам одним нескончаемым потоком идёт цепная реакция со скоростью, ещё не описанной ни одним законом физики…

Я закрываю глаза, чтобы услышать тихий, но чёткий голос своей души: ЭТО ОН! И ни одна моя клетка, ни один мой атом не имеет намерения с ним спорить…

— Да всё нормально, Эштон! Там ёлки и кусты растут не просто так! Твой отец не строит дома, опасные для жизни! — вещает голос моего брата, повисшего на стальном поручне над нашими с Эштоном головами.

— Расслабься парень, здесь нельзя ни покалечиться, ни убиться! Блин, у него губы белые, Лёш! Тащи валерьянку! — стебётся Эндрю.

Но я знаю: за этими бестолковыми шутками и напускным спокойствием они оба прячут свой испуг. Всё-таки я могла не так удачно приземлиться! Или приснежиться?

Эштон немного ослабляет хватку, и я слышу уже не такой прекрасный его французский:

— Putains de connards! (Чёртовы придурки!)

— Да ладно тебе, Эш, всё ж обошлось! — мой брат знает «франсе» не хуже, чем я. — В нашей семье всегда всё кончается хорошо! Выбирайтесь оттуда! Совсем стемнело, сейчас будем фейерверки запускать!

Оба исчезают, но через пару мгновений луноподобная физиономия брата возвращается с сообщением:

— И это, сестра, не хочу огорчать, но своим эпическим полётом «над гнездом кукушки» ты лишила себя права пнуть меня под зад!

— Почему это?! — отзываюсь.

— Да потому, сестрёнка, что уговор был на пинок от победителя, а не от белки-летяги! Так что прими мои глубочайшие сожаления и искреннее сочувствие, но зад мой такого позора не потерпит!

— Сволочь лживая! Нечестный редиска! — ору на русском, чтобы у Эштона уши в трубочку не свернулись.

Неожиданно чувствую, как объятия единственного достойного мужчины снова делаются плотнее, и с глубоким вздохом его подбородок опускается на мою макушку. Но с места мы так и не сдвинулись — оказывается, в этом сугробе не только мне так уютно и спокойно.

А вы замечали, что под ёлкой всегда так сказочно! Хочется тихонечко лечь под неё и ждать чудес…