Виктория Мальцева - За мгновения до...

— Ты весь мокрый!

Её ладони трут мои щёки, пальцы гладят слипшиеся волосы, толкая меня в пропасть безумия. Я целую. Целую так, как не целовал ещё никогда в жизни: мною не движет похоть, я не пытаюсь соблазнить, не имею цели впечатлить. Я живу губами и ладонями, кончиками пальцев. Каждой клеткой своей живу, потому что в моих простынях есть не только моё тепло.

Хочу большего: хочу любви. Много! Хочу ласкать языком и губами каждый миллиметр её кожи, хочу быть в ней и зачать ребёнка. Так сильно хочу, что ощущаю физическую боль этого желания в паху и животе, в груди, в голове, в каждой клетке.

Но не притронусь, не прикоснусь, дам время простить. Дам ей время, потому что теперь уже знаю сам, насколько сильна эта боль — предательство. Если б она сотворила нечто подобное, я бы простить не смог. А если такое было, знать не хочу — умру.

Страшно и непривычно быть настолько слабым, таким уязвимым, но теперь это — новый я: Дамиен, которого раньше не было, Дамиен, который сорвался в любовь.

— Я люблю тебя! — шепчу в её губы.

— Люблю тебя! — повторяю громче, потому что она молчит.

— Ева, я люблю тебя!

— Как безумец…

— Как ошалевший психопат…

— Я схожу с ума, ты не видишь?

Она открывает, наконец, глаза, и я выдыхаю, потому что этот горький шоколад — мой наркотик. Уже давно не кайф, а жизненно необходимая доза Опиума. Я просто загибаюсь без них, загибаюсь!

— Вижу…

— Тогда скажи в ответ!

Боже, я попросил. Я! Каменный, гранитный Дамиен. Дамиен, не умеющий чувствовать, не желающий, непоколебимый. Я попросил, и стану умолять, если потребуется…

Но она молчит.

— Ева… не молчи!

Теперь умоляю. И не могу дышать, чёрт возьми, спазм в лёгких или что там за хрень? Только усиливающийся пульс в висках, ушах, паху. Перед глазами картинки: волосы, кожа, ресницы, губы, нос и главное — мой горький шоколад. Мой Опиум.

Adna — Night

Мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что мои умоляют произнести те самые слова в ответ. Но она молчит.

— Я вижу! В глазах твоих всё вижу. Почему ты молчишь?

— Помнишь костёр?

— Какой из?

— Из которого торчали пластмассовые ноги моей куклы…

— Помню.

— Не хочу гореть так же.

В мой горький шоколад, мой Опиум попала влага. Её становится больше, и вот первая капля сползает по щеке. Я закрываю глаза и подбираю её языком, целую мокрые ресницы, веки. Целую губы, так сильно любимые губы:

— Думаешь, если не скажешь, гореть не будешь?

Молчит. Плачет.

— Мы оба уже горим. Полыхаем. Плавимся и плавим всё вокруг. Людей плавим.

Выдыхает жар и влагу в мои губы, и я знаю, если сейчас поцелую, она ответит.

— А в том костре была не твоя кукла, Ева. Я думал, ты знаешь.

— Почему ты не взял их?

— Я не помню. Не помню.

— Почему?! — всхлипывает.

Хочет вывернуть меня наизнанку. А я сейчас в той стадии зависимости, что вывернусь и сам:

— Потому что никогда не смог бы причинить тебе настоящую боль. Потому что любил. Уже тогда любил, просто не знал, что это. Не понимал, как и ты, Ева, ты тоже не понимала. И тоже любила. Как могла, как умела… но любила.

— Любила, ты прав… И сейчас люблю!

Сколько парней меня целовали, но никто не сумел заставить по-настоящему «почувствовать» поцелуй. Это не губы, это стихия, в которой забываешь дышать. Моё сердце взбеленилось, колотится так, что я давно оставила попытки его образумить. Бесполезно. Ладони по обеим сторонам моей головы такие тёплые, мягкие, и я хочу, чтобы они оставались там вечно.

Он просил сказать, и я сказала. Призналась в том, в чём, возможно, тяжелее всего признаваться самому себе.

— Я не хотел тебя удерживать, принуждать, — оправдывается, выдыхая горячий влажный воздух в изгиб моей шеи. — С самого начала определил для себя, что соглашусь с любым твоим решением, но ты…

— Что я?

— Ты сказала, что любишь!

Да, так и было. Я это сказала. Глупо не сдержалась. Просто выскользнула из собственных рамок.

— И что это изменило?

— Всё, Ева! Абсолютно всё! Если мы любим друг друга, если так сильно нужны один другому, то всё остальное… и все остальные не имеют никакого значения. НИ-КА-КО-ГО, Ева! Нет смысла в обидах и ненависти, которая принесёт тебе боли не меньше, чем мне. Я знаю, что не предавал тебя, и для меня это важно. Я не сделал тебе больно нарочно, ты — мне, и у нас нет ни единого повода оставаться не с теми людьми. ОНА не нужна мне так же, как и тебе не нужен ОН, Ева!

На холодном воздухе его слова, смешанные с жарким дыханием, кажутся обжигающими. Мы лежим на деревянном полу террасы, укутанные в три одеяла, прижимаясь друг к другу и глядя на чистое звёздное небо. Звёзды — роскошь в Ванкувере. Особенно зимой.