Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Молли взглянула на нее иронически:

— Ты все переживаешь из–за таксиста?

С таксистом вышло действительно неловко. Когда он вез их из лавочки, Молли издевалась над бедным малым, как хотела. Начать с того, что она тормознула машину только потому, что крикнула во все горло: «Я беременна! И она тоже!» Шофер подозрительно оглядывал Элизабет: если она и могла быть беременна при своей фигуре, то максимум на втором часе беременности. Молли, впрочем, от души веселилась.

— Из–за таксиста? Что ты, он был вполне тобой очарован.

— Или тебе понравился этот, в лавочке? Этот пухлый?

— Он не пухлый, — машинально вступилась Элизабет за незнакомца.

— Успокойся, подруга! Ты можешь прийти в себя? Ты скоро будешь помешать объявления в копеечных листках: «Разведенная женщина, белая, протестантка, — ты протестантка? С прекрасной фигурой и прозрачными серыми глазами. Образованная, — ведь ты образованная? — ищет парня, с которым можно весело перепихнуться, не обременяя себя заботой о его комплексах и желудке». Так?

Элизабет поморщилась.

— Про меня ты все знаешь. О себе подумай.

— Да я–то что, я грубая, невоспитанная, сексуально озабоченная, старая лохматая женщина, но тигрица в постели. Мелкие острые зубы и мохнатое, теплое заветное место, жаркий источник экзотических удовольствий... Ласки до посинения.

Элизабет против воли рассмеялась. Молли была неисправима, но и неотразима. Один Бог знал, чего ей это стоило. Или Элизабет нарочно придумывала ей проблемы и несчастья? Может быть, она так и жила — просто, ни о чем особенно не задумываясь? Может быть, только у самой Элизабет все так сложно?

Она прогнала эти мысли, заодно махнув рукой и на незнакомца. Но он еще несколько раз вспомнился ей, пока она раскладывала оливки, заталкивала огурцы в овощерезку и смешивала особенный, французский салат, которому ее научил еще в колледже один стройный француз, обожавший Мане, Пикассо и одно время — ее.

Чайная ложечка висела на носу. Нос принадлежал Дженнифер. Эта шуточка была вполне в ее духе. Дженнифер вела колонку в «Файн-арт-мэгэзин» и отличалась абсолютной разнузданностью при полном невежестве. Однако она так уже умела щегольнуть словцом или именем, чтобы произвести впечатление на коллег и дилетантов, как умела иногда в разговоре упомянуть свое фривольное приключение так, чтобы шокировать даже самую раскованную публику. Вот и теперь, с ложкой на носу, под общий хохот она рассказывала:

— Дамы и господа, у меня недавно произошел прелестный эпизод с новоприбывшим русским маэстро, из эмигрантов. На родине все по нему сходили с ума, кей-джи-би и все такое. Он думал, что и здесь на что–нибудь сгодится. Получает он действительно гораздо больше, чем у себя, в подвале на Лубянке...

— Деточка, в подвалах на Лубянке получают совсем другое, — перебил Сен-Клер, еще не слишком набравшийся и на редкость благодушный. Элизабет не раз ловила на себе его снисходительный и в то же время отчего–то жалкий взгляд.

— Ну, я не знаю, мозги сломаешь с этими русскими... Фамилию не выговоришь... Брюлляев...

— Деточка, Брюлляева звали Брюллофф. Был такой классицист, он умер полтораста лет назад.

— Господи, ну какая разница, Бурляефф, может быть... Короче говоря — вы, буквоеды, слушайте, сейчас будет интересно! — он подметает здесь улицы и вполне доволен жизнью, платят ему прекрасно, но ни одной картины он пока не продал. Он рисует своих бывших президентов, я забыла, как звали этого, хорошенького, с такими бровями...

— Его звали Президент Брежнефф, детка.

— Ну да, он нарисовал его голову, прилепленную к торсу Давида. И вместо пращи слуховой аппарат. Дешевка, но прелесть. Он затащил меня к себе и пытался рассказать о своем творческом пути, все такое. Называл каких–то наших мастеров, у которых якобы заочно учился. То ли дело в произношении, то ли в моем невежестве, но я не знала никого, кроме Раушенберга. Он напоил меня русской водкой, которую привез оттуда и понемножечку разливает тем, кого считает влиятельными критиками. Словом, на какое–то время я отключилась, а когда очнулась, мне было прекрасно. Этот русский медведь раздирал мне внутренности. В их хваленой неотесанности есть своя изысканность...

— Дженнифер, прелесть моя, вы не боитесь рассказывать об этом?

— Помилуй Бог, они теперь в большой моде. Он кончил, и я почувствовала себя на седьмом небе. Господа, с этого дня я искренне полюбила все русское! Положительно, коммунизм идет на пользу мужчинам!