Холли Шиндлер - Две недели до любви

– Венерин башмачок, – говорит Клинт, показывая на фото орхидеи, которое я загрузила на мамин нетбук. – Потрясающий снимок.

Он смотрит на меня. Его взгляд торопливо блуждает по моему лицу – так же, как пальцы в спешке шарят по ящику стола, когда в доме выключился свет и пытаешься найти батарейки для фонарика. Я чувствую, как волнение во мне готово перелиться через край. Так не смотрят на девушку, если она совсем не интересует в романтическом смысле. Но Клинт трясет головой, прокашливается и снова тычет в экран.

– Это цветок штата Миннесота, – говорит он наконец.

Опять этот цветок. И ни слова о том, почему он, Клинт, закипел от… от чего же? Страха? Гнева? Когда мы ходили смотреть на орхидеи. Я сижу на ступеньке и не решаюсь начать разговор, хотя мне до смерти хочется узнать.

– Если найдешь еще такой же, не срывай, – говорит он. – Запрещено законом.

Будто это хоть в какой-то степени объясняет, почему он так грубо потащил меня из ущелья. И ведь мы оба понимаем, что на цветок нам просто наплевать.

– Это в смысле Не отрывайте ярлычок от матраса, это запрещено законом, или в смысле Не водите в нетрезвом виде, это запрещено законом? – спрашиваю я. Мне просто хочется его подразнить, но Клинт внезапно сжимает челюсти. Его это почему-то задело, как меня задевают воспоминания о звезде Челси Кейс.

– Даже если бы и не было запрещено, не надо их срывать. Они довольно редкие. Расцветают только на шестнадцатый год.

– На шестнадцатый год? Надо же, какие переростки, – вздыхаю я, глядя на заставку экрана. – Ироничненько.

Вместо орхидеи я вижу яростные, неоново-оранжевые буквы; они пульсируют поверх картинки: ДЕВСТВЕННИЦА. ДЕВСТВЕННИЦА. ДЕВСТВЕННИЦА.

Я представляю, как вхожу в экран и кидаю в сияющие буквы огромным камнем.

– Эй, ты вообще тут? – спрашивает Клинт и заправляет выбившуюся прядку мне за ухо.

Я не останавливаю его, не дергаюсь, не отодвигаюсь. Я просто гляжу ему в глаза. Радужки у него такие же темные, как зрачки; глубокий взгляд прокручивается во мне водоворотом. Я боюсь заговорить. Я боюсь, что прокричу слова, которые ждут своего часа; ждут, когда он прикоснется ко мне. Я хочу большего.

Гейб Гейб Гейб Гейб…

– Послушай, – говорит он наконец, – я знаю, что ты не в восторге от байдарок, и поэтому подумал… День нам придется пропустить, но как насчет того, чтобы вечером сходить на день рождения?

– Да, – говорю я.

Его приглашение превращает меня в кашицу. Хихикающую, жеманную кашицу с романтической чушью вместо мыслей.

– День рождения рыбы. – Челси недоверчиво качает головой.

Однако по ее виду не скажешь, что идея кажется ей такой уж нелепой. Глаза у нее загораются, и плечи совсем не напряжены – даже наоборот. Она откинула их назад, да так, что лямка платья то и дело спадает и болтается у предплечья.

Я приказываю себе перестать пялиться, перестать думать о том, какая она сегодня хорошенькая. Но глаза мои упираются в подол платья: желтая ткань подергивается рябью вокруг ее колен, таких же розовых, как сахарная вата в руках у прохожих. Готов поклясться, они на вкус такие же сладкие…

– Рыбы, – повторяет Челси.

– Не простой рыбы. А бетонной рыбы в две тонны весом. Уилли – настоящая легенда, – напоминаю я ей.

Она улыбается, шаркая сандалиями по брусчатке на главной улице Бодетта. Сегодня тут царит карнавал. По тротуарам в ряд выстроились ларьки, демонстрируя домашние варенья и соленья, украшения из проволоки, венки на дверь из виноградной лозы. Бегуны, утром пробежавшие пятикилометровку, бродят в толпе. Их легко разглядеть: спортивные шорты, все еще приколотые на футболки номера. У магазина для туристов проходит конкурс на лучшую резьбу по дереву бензопилой. Сюда принесли статую медведя, вырезанное из дерева морщинистое лицо старика и три варианта самого Уилли.

На деревянных столах в тени зонтиков расставлены кувшины с ледяным корневым пивом и тарелки с жареной снедью. Повсюду смеющиеся лица. Правда, похоже на то, что я не встречу тут ни одного человека, который бы не улыбался и не смеялся.

Впервые за все время мне кажется, что Судак Уилли обладает какой-то особой магией.

И эта магия действует на всех, кроме меня. Я просто не могу приказать своему мозгу заткнуться. Не могу приказать своим нервам успокоиться. Я все спрашиваю себя, а что же мы тут делаем на самом деле. У нас ведь нет повода для празднования, как тогда, когда она поймала рыбу. И с тренировками это событие имеет мало общего. Ну да, мы ходим пешком. Ну и что? Ходим? Это даже не лесные прогулки. Не так уж ужасна ее травма, чтобы простую ходьбу по городу считать упражнением.