Холли Шиндлер - Две недели до любви

– А ты-то куда? – Кричу я маме вслед. Она семенит за Брэндоном.

– Духовка в коттедже никуда не годится, – небрежно бросает она через плечо. – Шеф-повар Чарли разрешил мне занять кухню в главном здании, а я за это научу его делать приличное тесто для пирогов.

– А ты не думаешь, что шеф-повар уже знает… – начинаю я.

– Шеф-повар не значит пекарь. Вы с Клинтом что-нибудь придумали на сегодня?

Очень надеюсь…

Я снова смотрю на экран компьютера и понимаю, что в прошлый раз не прочла постскриптум к письму Гейба: Когда почувствуешь, что разлука длится невыносимо долго, написал он, просто поищи в небе звезду Челси Кейс. Я тоже буду смотреть на нее.

Что-то я не в настроении страдать от чувства вины. Я выхожу из своего аккаунта и снова поднимаю бинокль. Я с легкостью снова нахожу черноволосую голову. Хм, похоже, он так и продолжает сжимать челюсти с той самой прогулки за орхидеями. С каждым шагом его плечи покачиваются. По бурой тропинке он направляется прямо к четвертому коттеджу. Я опускаю бинокль, чтобы разглядеть его стройную фигуру, и вспоминаю, какое тепло разлилось по моим ладоням, когда я обняла его на террасе перед рестораном, вызывая на танец, как на дуэль.

Что-то в нем есть такое. Он горячее, чем руль моей машины в августе. Он обжигает меня каждый раз, когда я подхожу достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Но, продолжая аналогию с нагретым на солнце рулем… если хочешь куда-то приехать, нужно перетерпеть жар. К тому же, иногда обжечься – это даже приятно.

Я вздрагиваю. А эти мысли у меня откуда?

Откладываю бинокль и нетбук. Надеюсь, по моему виду не заметно, что сердце у меня атакует грудную клетку изнутри.

– Только что видел твоего отца в главном здании, – говорит Клинт. Его выцветшие походные ботинки остановились у самого края нижней ступеньки. – Мне кажется, я убедил его поиграть в гольф у Оак-Харбор. Он аж весь загорелся.

Стоит ему упомянуть отца, как я представляю, каково бы это было – отдохнуть здесь прошлым летом. Представляю, как папа сидел бы рядом со мной на ступеньках коттеджа, как болтал бы с Клинтом, будто забыл, что ему уже не восемнадцать, и время от времени вставлял в разговор словечко «клево». Судя по тому, как часто оно срывается у него с языка, других слов в школе он вообще не употреблял. Но со времени несчастного случая я ни разу не слышала, чтобы он назвал что-то клевым. Ну, наверное, он прав, клевого в нашей жизни осталось не так уж и много.

Я чувствую, как напрягаюсь; мое тело так окаменело, что его легко принять за кирпичную стену.

– Некоторым людям это дается тяжелее, – внезапно говорит Клинт, нарушая неловкую тишину. – Думаю… думаю, твой отец сильно переживает… из-за всей этой истории с баскетболом.

Я хмурюсь. Я тоже не очень-то в настроении обсуждать «всю эту историю».

Но Клинт вытягивает руку как раз тогда, когда я собиралась объяснить ему, как он неправ.

– В «Заводи»… Когда ты сказала, что я спортсмен, ты была права, – признает он. – Я был спортсменом. Играл в хоккей. Когда мне пришлось уйти из спорта, то моих… моих близких это огорчило почти так же, как меня самого.

– Ага. Правда, знаешь ли, я видела твоих близких, – бормочу я. – Они по крайней мере разговаривают с тобой. В отличие от него.

– Ну да. Наверно, можно сказать, что мы всегда были довольно близки, – признает он. – Единственный ребенок, все такое…

– А что случилось? – спрашиваю я и чувствую, как желудок у меня проваливается в пустоту, как лифт с оборванным кабелем. Неужели он тоже?! – У тебя была травма?

– Можно и так сказать.

– Во время игры?

– Нет. Мне не… мне необязательно было бросать хоккей. Физически я не пострадал. Не как ты. Но я больше не мог играть на том же уровне, что и раньше. Я пытался, но мысли у меня разбредались, я не мог сосредоточиться. И мои соперники были сильнее. Или избегали меня на льду, что, наверное, было еще хуже. Словно меня даже не было на площадке. Словно я не был частью команды. Меня игнорировали. И я решил, что больше никакого командного спорта. Не только хоккея. Вообще любого. Я до сих пор много упражняюсь, но единственная битва, которую мне приходится выдерживать – это с особо крупными рыбинами.

– Лучше пусть запомнят тебя, когда ты был на пике своей формы.

Он пожимает плечами и кивает:

– Да, что-то вроде того.

Я пытаюсь представить, что было бы, если бы я повредила бедро, но не так сильно, как на самом деле; если бы мне разрешили выходить на площадку, но я бы обнаружила, что играю только вполовину так же хорошо, как раньше. Как болельщики бы проходили украдкой к выходу посередине игры. Каково бы это было – бегать к почтовому ящику и находить в нем только телефонные счета; проверять электронную почту – а там только сообщения от Гейба. Никаких новостей о стипендиях для спортсменов. Никаких мотивационных писем. Если бы сердце мое не просто разбилось? Если бы каждый день по его осколкам колошматил молоток разочарования. Каждый день.