Елена Лабрус: Ветер в кронах

Катерина с волнением открыла дверь машины и спрыгнула в траву у забора. Руки сами вцепились в невысокий штакетник. Сердце бешено колотилось. От калитки к крыльцу вела широкая тропинка, выложенная кирпичом. На покосившейся веранде стояло старое кресло.

— Ты куда? — оглянулась девушка, когда Глеб уже дошёл до конца забора.

— К соседям, за ключами, — качнул он брелоком от машины и улыбнулся. — Не скучай, я быстро!

Но взволнованной Кате было сейчас не до его шуточек. Калитка скрипнула, пропуская её внутрь. Прохладный ветерок с моря подтолкнул в спину.

Заросший травой двор. Утопающий в тени дом.

«Кроны», значит», — улыбнулась она и подняла голову вверх на деревья.

— Ну, здравствуйте, кроны!

Новую хозяйку встретил тяжёлый спёртый запах чужого жилья.

Одна большая комната. Эдакий деревенский лофт. Небольшой. Неуютный.

— Ясно, — Глеб щёлкнул туда-сюда выключателем. — Света нет.

Он поставил чемодан и ушёл в коридор между кухонным гарнитуром и стеной. Катя осталась осматриваться.

И первое, что резануло глаза — здесь ничего не осталось от отца. Первое и главное, ради чего Катя ехала, — прикоснуться к его вещам, услышать дыхание его жизни, погрузиться в его мир, сложный, непонятый, противоречивый и, возможно, почувствовать душевное родство — всё это было безвозвратно утеряно.

После грубо наведённого здесь кем-то порядка, этот дом был похож на номер дешёвого отеля. Безлик, плохо убран и пропах табаком.

И всё же взгляд упрямо искал хоть какие-то зацепки.

По центру — большой диван буквой «Г». Катя погладила потёртую спинку. Место, где отец сидел перед плоским телевизором, продавлено сильнее. На бежевом рубчатом вельвете — грязные следы. Журнальный столик с круглыми отпечатками от мокрых стаканов.

У окна — большой письменный стол. Сейчас пустой, но с царапинами на столешнице, словно что-то всё время двигали вперёд-назад. Пишущую машинку?

На старой фотографии, что сохранилась у Кати, отец сидит за таким раритетом с круглыми клавишами и с трубкой в зубах, как Хемингуэй. И стол завален бумагами и разными безделушками.

Сейчас о дорогих отцу предметах на столе напоминали только пятна, более тёмные на фоне остальной выцветшей древесины.

Диван дважды делил комнату на зоны. За короткой спинкой — спальня; большая двуспальная кровать, накрытая китайским пледом из флиса, ещё с этикеткой; слева от неё шкаф, справа — пусто, а потом только окно и письменный стол.

За длинной — кухня. Обеденный стол со стульями как в дешёвых забегаловках, тоже безликий и новый. За ним китайской стеной вытянулся весь стандартный кухонный набор: плита, мойка, духовка, микроволновая печь на столешнице под навесными ящиками. Всё старое, но с посудой. Пожелтевший от времени пластик холодильника.

Катя заглянула туда без особой нужды. В нос резануло затхлым запахом, и она поспешила закрыть дверь агрегата.

— А здесь очень даже неплохо, — не разделил её разочарование Глеб.

— А со светом что делать? — пошла Катя в коридорчик, из которого её новый знакомый только что вернулся. Там оказалось несколько дверей, за одной из них — ванная комната.

— Сейчас порешаем, — ответил Глеб, и она услышала, как он набирает чей-то номер. — Здравствуйте! Адамов.

Душевая кабина, унитаз, раковина. Чувствуя себя ведущей шоу «Ревизорро», Кате прямо захотелось надеть белые перчатки и проверить блестящий в полумраке кафель на чистоту. Застоявшийся запах сырости не давал надежду на высокие показатели. Зато шумно отплёвываясь, из крана потекла вода.

Удобства не во дворе, значит, жизнь у отца была здесь неплохо налажена. Ещё здесь можно остановиться, а, значит, не придётся снимать гостиницу и можно жить в двух шагах от моря. Ведь море было второй причиной, почему Катя приехала.

— Здесь что, центральное водоснабжение? — крикнула она, но Глеб не услышал.

Обследовав хозяйственное помещение с бойлером и стиральной машиной, Катя обнаружила ещё одну маленькую комнатку, заваленную коробками. И, открыв плотный картон, увидела заросшие жиром и пылью банки со специями, подставку под горячее из склеенных и обгоревших спилов можжевельника, выщербленный нож с костяной ручкой. Хлам, которому ни один нормальный человек бы не обрадовался. Ну, кроме дочери умершего писателя, конечно, увидевшей вещи отца.

Воодушевлённая находкой и количеством составленных одна на одну коробок, она подёргала заднюю железную дверь, отгороженную рамой с москитной сеткой. Заперто.