Дарья Сойфер - Исцеление

— Доктор, как Володя? — к нему подскочила кудрявая полная женщина с заплаканными глазами и вцепилась в его запястье.

— Он стабилен, мы сделали все, что могли. Хотя состояние остается тяжелым. Его перевели в реанимацию.

— Но он поправится, да? — столько надежды в этом вопросе, столько веры, что больше всего Паше хотелось похлопать ее по плечу и заверить, что с Володей все будет хорошо.

Но он не мог. Ни в коем случае не обнадеживать, пока не будет железной уверенности. А откуда ей взяться? Критические сутки после операции, да и потом… Мало ли случаев. Он не знал, что будет с ним самим через полчаса, а тут Володя, которого собирали, как воду решетом. Такая специфика работы: обещать хорошего нельзя, предупреждать о плохом — пожалуйста. Попробуй скажи, что Володя через пару недель начнет вставать. А пойдет что-нибудь не так — и начнут валить осложнения на врачей, забыв о том, кто пьяным сел за руль.

3

— Прогнозы делать рано, — сдержанно сообщил Паша. — Давайте переждем сутки, и посмотрим на его состояние. Операция была сложной.

— Да-да, я понимаю, — женщина деловито закивала и полезла в сумочку. — Вот, возьмите, доктор, — и стала пихать свернутую купюру.

Паша устало вздохнул. Реверансы с деньгами — меньшее, чего он сейчас хотел. На что они рассчитывают? Что пациент сразу начнет поправляться? Что без денег хирург пойдет и вернет все, как было? Как ни крути, унизительная ситуация.

— Не надо, — он отстранился.

— Пожалуйста!

— Женщина, отойдите. Я ничего не возьму, — и уворачиваясь от ее цепких рук, поспешил в ординаторскую.

— Пал Дмитрич, вы домой? — догнала его Таня.

— Сейчас, перекушу, историю заполню, обойду вчерашних… И да, домой. А вы?

— Я побегу, надо на дачу собираться. Может, к нам в сестринскую заглянете? Я из дома лобио принесла… Кстати, Сильверстова уже Черемисов забрал в операционную, если вам интересно.

— Спасибо, Танюш, в другой раз попробую. А у Лукьяновой что?

— Плохо все.

— Потеряли?

— Да нет, вроде. Там кома… Вообще ничего не ясно. Тамара Сергеевна никакая, Юля говорит, ее лучше не трогать. Курить ушла.

И Паше было жаль Лукьянову. Резкая, злая на язык… Из тех, у кого все мужики — грязные волосатые животные. И потому друзьями они не были. Но куда деваться с подлодки? И пациенты такие всегда тяжко, и хуже всего — начальство. Отчет по летальности и без того вышел прискорбным… Сволочь все-таки этот Сильверстов, не мог лечь в апреле? Планово бы прооперировали, улучшили бы статистику. Но нет, ведь надо было — аккурат первого мая.

Прокуратура дрючит начальство, сыпет расследованиями, начальство дрючит врачей. Седьмой больнице еще меньше повезло, к ним вечно скорая свозит без пяти минут покойников. И каждый изгаляется, как может, дошло до того, что заставляют по каждому чиху направлять на плановую операцию. Логика безупречная: чем больше полипов они удалят, тем радужнее цифры. Пойти, что ли, сельским лекарем?

Зато пациенты порадовали. Умнов с прободной оклемался, полуночный мотоциклист стабилен, и даже бабулька с непроходом[3], которую вчера привезли в полубессознательном состоянии, потому что осел-терапевт не распознал диагноз и понавыписывал таблеток, успела с утра причесаться и при полном параде ожидала обхода.

— Павел Дмитриевич, доброе утро, — аккуратно выговорила она, кокетливо поджимая губы.

— Якушева, порадуйте меня, расскажите о своем самочувствии.

— Доктор, вы — волшебник.

— Для прекрасной дамы — буду кем угодно.

Румянец на морщинистых щеках, скромно потупленные глазки… Ему не жалко, а старушка взбодрилась. Проверил швы, для ее возраста — очень даже.

— Не скучайте, красавица моя. И слушайтесь медсестер, — и, весело подмигнув, под ее смущенное «Павел Дмитриевич!» направился к двери.

Вот что с ним не так? Навешать комплиментов семидесятилетней Якушевой — проще простого, а Веронику опять дразнил, как мальчишка. Понимал, что не стоит, а с языка сами собой слетали глупые подколки. Обидел только и разозлил. А если она из-за этого в больницу не приезжала? Надо будет узнать, что там.

— Простите, а меня скоро выпишут? — окликнула его женщина с недовольно искривленными тонкими губами.

Паша вздохнул, мысленно соскребая остатки терпения.

— А вы у меня кто?

— Воронкова.

— У меня нет вашей истории, Воронкова. Сейчас будет обход…

— Но ведь я читала, после грыжи должны выписывать на пятые сутки, а у меня как раз пятые.

— У меня нет вашей истории при себе. Дольше положенного вас никто держать не будет, — и Паша вышел так быстро, как только позволяли уставшие ноги.