— Тётя, — проронила Алика, раздраконенная, раздавленная, исхлёстанная этими суровыми, жёсткими, но — она не могла этого не признать — справедливыми словами.
— Ну, пусть тётя, неважно. Ты суть ухватила, родная? Не дай Бог, если ещё хоть одна её слезинка упадёт из-за тебя — ну, держись у меня, мать... Получишь по самое не балуйся! Ну, всё. Дай ещё ей трубочку напоследок.
Клёны остались за стеклом балконной двери и паутинкой тюля, но жёлто-яблочный свет погожего осеннего дня сочился в окна. Лицо у Алики сейчас, наверно, было ещё то... Таша, прижимая к себе Оливку, опять роняла слезинки — виноватые. И бровки жалобно-испуганным домиком, от одного вида которых сердце таяло, хотелось обнять и всё простить.
— Аль... Не сердись, что я так сделала. Прости меня...
Алика молча передала ей телефон, и Таша, одной рукой приложив его к уху, а другой держа у своей груди Оливку, проронила:
— Да...
Алика стояла у окна в яблочно-сентябрьских лучах. За спиной падали лёгкими, шуршащими осенними листьями слова с длинными паузами:
— Да... Хорошо. Спасибо большое... Угум... Спасибо ещё раз... И от меня, и от Али. Да... Обязательно. До свиданья...
Настала тишина. Алика обернулась. Телефон уже лежал на столике, а Таша сидела всё такая же виноватая, смущённо-печальная, гладя Оливку и как бы прикрываясь ею.
— Аль... Не сердись, пожалуйста.
Алика вздохнула, присела рядом, почесала котёнку за ушком. А ушко племянницы поцеловала.
— Ну, как я могу на тебя сердиться?
Она не стала спрашивать о содержании пауз между словами. Разговор с кирпичной тяжестью огрел её, пришиб, пропесочил. Нутро горело, зудело, надламывалось. Да, она опять проиграла Регине, та опять морально «сделала» её своей железобетонной логикой. Но вместе с тем из души что-то ушло... Давняя заноза, засевшая в глубине, рассосалась. Не было привычного бессильного бешенства и мучительной изжоги уязвлённого самолюбия. Она проиграла, но светлый день бабьего лета шептал кленовыми губами, что это правильно, что так и должно быть.
Иногда бывает так трудно сказать «спасибо» тому, кто когда-то причинил много боли. Таша, по-своему мудрая девочка, сказала за неё. Больше, чем племянница, больше, чем дочь — якорь, за который Алика держалась.
Ясный, ласковый день перетёк в прохладный вечер. Таша задремала, не выпуская котёнка из объятий, под бормочущий фильм на ноутбуке, а Алика снова вышла на балкон. Бросила взгляд вниз, прося поддержки у клёнов. Набрала номер.
— Слушаю, Аля, — быстро отозвался спокойный голос.
Там, на том конце линии, как будто ждали этого звонка. Не злорадно, не торжествующе. Серьёзно, просто и чуть грустно.
— Я... Я хотела сказать... Спасибо тебе.
— Не за что, Аль.
— Извини меня...
— Тебе не за что просить прощения. Пусть у тебя всё будет хорошо.
— И у тебя... пусть будет.
Алика думала, что слёзы у неё давным-давно пересохли. Надо же, оказывается, что-то ещё осталось.
Утром Таша впервые сама встала рано: конечно же, проголодавшаяся Оливка её подняла. Было самое начало седьмого, солнечные лучи ещё прятались за горизонтом, крыши домов пока оставались в постепенно светлеющем, прозрачном и прохладном полусумраке. День снова обещал быть ясным и погожим, сухим и тёплым. Распечатав упаковку «Тагриссо», Алика выдавила из блистера одну таблетку и приняла, а потом взялась готовить завтрак: любимую Ташину кашу на козьем молоке, маленькие горячие бутербродики с помидорами и сыром и варёные домашние яйца, привезённые от Марины. Почти целая шоколадка с единственным отломленным квадратиком так и лежала на столе рядом с конспектом, не съеденная Ташей, зато антоновских яблок и помидоров вчера вечером убыло.
Завтрак опять прервал телефонный звонок. Таша вскинула тревожный взгляд, но Алика её успокоила:
— Марина.
Та звонила, чтобы узнать, как Алика с Ташей себя чувствуют, понравились ли Таше съедобные гостинцы и «гостинец» пушистый.
— Всё нормально, Мариш, — улыбнулась Алика. — Просто супер. Кошарика Оливкой назвали. Спасибище тебе огромное... Люблю тебя.
Клёны начинали потихоньку зажигаться солнечным золотом. Больше, чем осень.
3-5 октября 2018 г