Кэтрин Райдер - Поцелуй меня в Нью-Йорке [litres]

– Нет-нет, Глэдис, все в порядке. – Чиз хлопает меня по плечу, и я чуть не роняю Мистейк, которая громким лаем выказывает мне свое недовольство. – Это мой друг детства. Один из лучших певцов, которых я знаю.

Мне начинает казаться, что Чиз мог спутать меня с каким-то другим Антом. Я не умею петь. Но Глэдис спрашивает у Чиза, какой у меня голос, и парень уверяет ее, что я пою басом, а Шарлотта – меццо-сопрано. Глэдис, похоже удовлетворенная услышанным, ведет группу по Девятой улице, бормоча что-то о том, как все удачно сложилось, потому что им как раз не хватало баса и меццо-сопрано.

Я пропускаю группу вперед на почтительное расстояние, прежде чем следую за ними. Потом поворачиваюсь к Чизу, который идет слева от меня – Шарлотта шагает справа, – и спрашиваю:

– Что это было?

Чиз в ответ лишь ухмыляется. Он смахивает на хорька, и это меня пугает.

– Не волнуйся об этом, просто держись позади и вовремя шевели губами.

И затем он обнимает меня, как будто мы и впрямь старые друзья.

Мистейк пару раз обнюхивает его и недовольно отворачивается. Думаю, можно даже не пытаться накормить ее сыром.

– Рад тебя видеть, мужик. Но буду честным… я, гм… – Чиз бросает взгляд на Шарлотту. – Я немного разочарован, что ты привел свою новую девушку.

Я собираюсь спросить его, что он имеет в виду, но Шарлотта меня опережает:

– Вообще-то я здесь только потому, что мой рейс домой отменили.

С каждой улыбкой Чиза я все больше жалею о том, что пришел сюда, и о том, что вообще отправил сообщение в групповой чат.

– Так что ты делаешь в этом хоре? Ощущение, что тут только старушки, домохозяйки и ты. – Я быстро оглядываю толпу. – Ты здесь вообще, похоже, единственный парень.

– Вот именно. – Теперь Чиз не только улыбается своей хорьковой улыбкой, но и кивает головой в такт ходьбе. – Я просто гений, мужик! Я здесь единственный жеребец, которого все хотят оседлать.

Я слышу, как Шарлотта издает звук отвращения.

– И что это значит? – усмехаюсь я.

– Ну, знаешь, они – пантеры, – объясняет Чиз. – А я великолепная мясистая жертва, которая так и просит, чтобы ее сожрали живьем.

Первые ряды певцов из группы начинают переходить дорогу, и одна из женщин, явно старше моей мамы, поворачивается к нам и посылает Чизу воздушный поцелуй. Он в ответ отправляет ей такой же поцелуй, а я умоляю свой мозг не представлять то, что может произойти между этими двумя после того, как мы здесь все закончим.

Мы наконец тоже переходим через Первую улицу, и Глэдис подводит нас к дому, с которого мы, вероятно, и начнем. Она просит кого-то из певцов нажать на дверной звонок, и, когда дверь открывает пожилой джентльмен в красно-черном свитере, Глэдис поворачивается к нам лицом, указывает на Чиза, веля тому подготовиться, а затем поднимает руки, чтобы мы начали петь… кто бы знал, какую песню! Никто не дал нам с Шарлоттой песенники.

О, эту я знаю. Вроде бы. Мы пели ее в средней школе. Я двигаю губами, надеясь, что слова сами придут ко мне, но ничего не выходит. Я помню, что там упоминается Христос и два раза Мария. Еще вроде там про пастухов что-то было.

Я поворачиваюсь к Шарлотте, которая на самом деле поет – и очень даже неплохо – вместе со всеми. Она бросает на меня вопрошающий взгляд: « Ты что, серьезно ?» Ой, да ладно! Не надо смотреть на меня так, словно я не помню слов национального гимна!

Я знаю часть про «дитя, сын Марии», и это конец первого куплета. Певцы замолкают, и Чиз оглушает Девятую улицу аккордеонным соло, которое определенно далеко от классической версии. Я снова пытаюсь вспомнить, какие слова идут дальше. А потом решаю: «Ну и черт с ним, буду петь все, что в голову придет, и надеяться, что за остальными голосами меня не будет слышно».

И у меня бы все получилось, если бы я следовал не за мелодией, а за указаниями Глэдис… Огромная ошибка, потому что Чиз все еще играл на аккордеоне свое соло, когда мой совсем небасистый голос испортил всем рождественское настроение. Мистейк на моих руках оглушительно лает – подпевая или осуждая, точно не знаю, – и даже Чиз перестает играть, чтобы посмотреть на меня.