Софи Кинселла - Я – твой должник

Весь мир сузился до этой комнаты, полной пыли и запахов старины. У нас обоих мокрые глаза. Мы то и дело хватаем салфетки. Себ сорвался первым — когда нашел их с Джеймсом фотографию, которой раньше не видел. Он судорожно, отчаянно всхлипнул, пробормотал извинения и тут же снова заплакал. Тут уже слезы хлынули у меня, настал мой черед извиняться. А Себ попросил прощения за то, что меня расстроил. Наконец я взяла его за руку и предложила:

— Давай больше не извиняться?

Так мы и сделали.

Я сажусь на корточки, глубоко вздыхаю и провожу рукой по волосам.

— Кажется, бóльшую часть мы сделали. По крайней мере, рассортировали. Кроме журналов…

— Точно. — Себ морщится. — Их, наверное, надо в утиль.

— А может, продашь? Как архив?

Я не спрашиваю, отменил ли он подписку. Ответ я и так знаю.

— И нам понадобятся еще сумки, — добавляю я, глядя на вещи.

Себ кивает.

— За углом есть магазин. Там продают такие же, клетчатые.

— Тебе надо зайти в «Фаррз», — машинально говорю я. — У нас хорошие сумки с симпатичными рисунками.

Что я несу? Я смущенно улыбаюсь.

— Ох, извини! Профессиональная привычка.

Себ улыбается в ответ. И тут же хмурится.

— Фикси… — До него только сейчас дошло. — Заканчивай. Тебе наверняка надо идти. У тебя дел по горло.

— Забей, — говорю я. — Давай купим сумки. А потом я пойду.

Мы выходим на свежий воздух и, сами того не замечая, шагаем нога в ногу.

— Это… Спасибо тебе, — через пару минут произносит Себ. — Большое спасибо. Ты не представляешь, как много для меня сегодня сделала.

— Чепуха, — тотчас отвечаю я. — Я сама хотела. Просто как… Как друг.

— Как друг, — после секундной запинки откликается Себ. — Разумеется.

Мы доходим до небольшой торговой галереи, украшенной лампочками и мишурой. Стайка детей поет рождественские песни, мы ненадолго останавливаемся и слушаем. И под их рулады Себ спрашивает, сосредоточенно глядя вперед:

— Ну а как там безграничная любовь?

У меня все сразу переворачивается внутри. Я снова мысленно переношусь в его кабинет, в тот день, когда мы поссорились из-за Джейка. Так он из-за этого? Из-за того, что я не отступилась от брата? Пренебрегла его советом и осталась с семьей?

— Отлично, — говорю я.

— Хорошо, — отзывается Себ, но голос у него глухой, взгляд отсутствующий.

Между нами снова нарастает напряжение. Это нужно прекратить. История с Джейком оказалась к добру. К добру для всей семьи.

— Люди иногда меняются, представь.

Кажется, я произношу это чересчур горячо. У Себа выступают желваки. Он явно не настроен слушать такое. Когда он поворачивается ко мне, на его лице играют голубые и розовые отблески гирлянд.

— Я уверен в этом. И очень рад за тебя.

На его лице появляется странное выражение, в глазах на мгновение вспыхивает огонек.

— Ты настоящая женщина.

Он сжимает мои руки, и я смотрю на него, не в силах что-либо сказать. Только слезы опять обжигают глаза. Ничего не могу поделать, я просто тону в его взгляде.

Песня смолкает, раздаются аплодисменты, и мы возвращаемся к реальности.

— Ну что ж…

Себ криво улыбается и выпускает мои ладони. Все, я больше не могу. Не могу видеть эти лесные глаза, это мужественное лицо, вообще все — и знать, что больше это мне не принадлежит.

— Ладно, — бросаю я. Получается слегка грубовато. — У меня дела вообще-то, и мне пора…

— Конечно. — Голос Себа тотчас становится официальным. Он даже отступает на шаг, устанавливая дистанцию. — Ты и так очень много сделала. Тысячу раз спасибо тебе!

— Пустяки.

— Это не пустяки. — Себ качает головой. — Ты… Я сам даже не представлял… — Он смотрит мне в глаза. — Теперь я могу двигаться дальше.

— Прекрасно. Я этого и хотела. — Я радостно улыбаюсь, а внутри боль поднимается подобно цунами. — Удачи во всем. С Бриони, с жизнью… Вообще.

Как это тягостно: весело улыбаться мужчине, который похитил твое сердце, а сам любит другую. У меня дрожат губы.

— Ну, пока!

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и тут Себ вскрикивает:

— Подожди!

Я оглядываюсь. Себ лезет в карман. Я даже не удивляюсь, когда он вытаскивает кофейную манжету.

Я подхожу к нему, и мы вдвоем разглядываем манжету посреди улицы. Долговая расписка. Мятая, потрепанная. Почерк местами неразборчив: это мы развлекались в постели.

— Дурацкая штуковина! — Я изображаю смешок.

— Да, — с неожиданной серьезностью произносит Себ. — Потому что для всего, что я тебе должен, понадобилась бы книга.