Анна Тодд - Самые яркие звезды

Я объясняла Остину: нас не проверяют, потому что мы уже большие – почти двенадцать; потом говорила – тринадцать, четырнадцать. В пятнадцать он перестал спрашивать. Мы часами болтали, мечтали о будущих путешествиях, о том, как поселимся в каком-нибудь небольшом городке. Мы понимали свои возможности. Я стану официанткой, он – механиком. Или он музыкантом, а я – художницей. Или стеклодувом.

Мне была важнее вера Остина, чем собственная. Я запутывала его в словесные сети, тянула за собой, пока у него не появлялась надежда на лучшую жизнь. И когда он начинал верить в нашу общую мечту, я переводила дух и сама начинала верить в такое блестящее будущее. Я говорила громким шепотом и прикрывала брату уши ладонями, чтобы до него не доносилось эхо безнадежности – снизу, из комнаты родителей.

– Куда бы нам поехать? – спрашивала я.

– В Аризону. В Барселону. Куда угодно. Черт, я мог бы поехать к бабушке…

– Ты хоть знаешь, где твой паспорт?

– Знаю. Где и твой. У папы, в ящике стола.

До переезда в Джорджию папа говорил, что его пошлют в Германию. Давно я не видела маму такой довольной – она мечтала побывать в Мюнхене: у нее подруга переехала туда после школы.

Мы спешно оформляли паспорта. Мама изучала железнодорожные маршруты по Европе, запоминала немецкие слова. Когда мы просыпались, слышали «гутен морген!», когда возвращались из школы – «гутен таг».

– Кари, послушай, – как-то сказала она с широкой улыбкой. – Шонс веттер хейт, нихт вар? Сегодня прекрасная погода, правда?

– Мама, сегодня дождь! – поддразнила я.

– Ой, не будь занудой! – Она рассмеялась. – А как тебе такое: дас синд майне киндер, Карина унд Остин. Я, зи зинд зер гут эрзоген вилен данк.

Остин услышал свое имя и тут же примчался.

Мама сияла.

– Я сказала: это мои дети – Карина и Остин. Да, они послушные. Спасибо.

– Остин – послушный? Мама, ты шутишь? Нельзя так обманывать бедных немцев! Остин – и трех дней не пройдет – непременно нарушит какой-нибудь международный закон.

– Ха-ха-ха, – сказал Остин.

Мы засмеялись.

В тот вечер мама приготовила домашние спагетти…

Нетрудно помнить те счастливые дни. Слишком их было мало.

Мама стала прежней. Оживленная, но не взвинченная. Заботливая, но без фанатизма. Понимающая и снисходительная, она походила на маму, каких показывают в кино, – всегда найдет правильные слова. Непрерывно стирала, мыла, сортировала и складывала наши вещи. Свои красивые тарелки и винтажные украшения. Игрушки и одежду. Никогда еще наш телевизор столько не отдыхал.

– Придет день, и они будут дорого стоить, – говорила она, просматривая старые журналы. – Когда печатное слово станет редкостью.

Она вообще любила представлять, какое нас ждет будущее, – и любила быть ко всему готовой.

В тот вечер я сидела за кухонным столом, а мама стояла у меня за спиной и протаскивала пряди моих волос через дырочки в специальной шапочке для мелирования. Пытку я сносила с радостью: очень хотелось такие же волосы, как у моих одноклассниц Эшли и Тиффани. Мы уже почти все сложили сами – еще до приезда перевозчиков, которые должны были заниматься упаковкой. И только свои пластинки мама пока оставила и даже подпевала Аланис Мориcсет в самых зажигательных местах.

– От Парижа до Лондона всего два часа. Представляешь?

Мама кружилась по кухне, не сняв даже перчаток. Когда Аланис запела «Ты должен знать», она вздернула вверх сжатые кулачки, словно в боевом приветствии. Я помню, какая мама была в тот день. Она подвела глаза, длинные каштановые волосы украсила бусинками. Красивая, счастливая.

– Карина, нас ждет изумительное будущее! Заведем новые знакомства. Люди там совершенно другие. Живут, как хотят, друг на друга не оглядываются, не то что здесь. Никто других не судит. Там будет здорово! – обещала она.

Ну почему радость всегда живет так недолго, а беда – вечный незваный гость?

На следующий день, когда мы были в школе, папа принес новость. Мы не едем в Германию. Командование решило перевести его в Джорджию. Папа заявил, что для карьеры это даже лучше. А мама сказала: для того, что осталось от ее души, это хуже.

На следующее утро я обнаружила в ванной бутылку из-под джина. Я завернула ее в пакет и потихоньку отнесла в мусорный контейнер: помогла маме скрыть улики. Попустительство – так, кажется, говорят. Однако в тот момент меня беспокоила не сама пустая бутылка, а то, что бутылка – из-под джина. Это означало, что у мамы кончилась водка.