Светлана Черемухина: Любовь – это боль

О-ду-хот-во-рен-ность… Света меланхолично выводила пальцем непонятные письмена на запотевшем стекле. Это лучше, чем талант кокетства, это не обольстительность женщины, только это и умеющей. Это что-то совсем другое. И это именно то, что могло польстить ей. Пусть кто-то флиртует, играет чужими чувствами, завлекает в сети и завоевывает легкомысленных мужчин. Света из другого материала, и именно такой комплимент может быть уместен в ее случае. Вдалеке край неба на короткий миг осветился и потух. Ага, гроза все-таки будет!

… Света сидела и любовалась собой в лучах только что прозвучавшего комплимента. Но она поторопилась с выводами – это был вовсе не комплимент. Оказалось – это ее приговор.

– Да, именно одухотворенность, – мужчина кивнул сам себе, утверждая сказанное, – только, кому это надо… – и замолчал.

Эта-то выразительная пауза и поразила девушку. Это уже не комплимент, хотя и не оскорбление.

…Теперь небо сверкало сразу в нескольких местах. Послышался далекий рык. Всполохи походили на праздничный салют – природа торжествовала.

Это правда, горькая правда. Наверное, Света обладает тем, что никому не нужно. Это не модно, не стильно, это не котируется на рынке современных отношений. Это дорого не продать. «Фирма «Кумпиш», продашь – не купишь, а если купишь, то не продашь». Непонятная шуточка из детства. Уже в детстве Света шутила над тем, от чего так горько ей будет в двадцать семь лет. Она жила, росла и не догадывалась, как будет страдать, провожая год за годом своей жизни. Провожая в никуда, живя ни для кого… «Неужели все мои качества останутся невостребованными? Все мужчины – мотыльки, им не под силу тяжести и они боятся суровой зимы. А я – зима, и мужчины меня боятся…»

– Это моя проблема, – только и смогла проговорить Света, отворачиваясь от сочувствующего взгляда мужчины.

Она в смятении торопилась домой, быстро шагая по пустеющим улицам, под сводами Тройных Арок, где каждый шаг отдавался тройным эхом, но сейчас мало что слышала, кроме биения своего сердца. Даже не заметила, как пронеслась по Кипарисовой аллее, не обращая внимания на свое любимое дерево, мимо мрачного строения из черного камня с угрюмыми зарешеченными окнами – здания Городской тюрьмы, за высокими стенами которой также бушуют страсти и разыгрываются личные трагедии местного разлива. Ветер гонял опавшие листья и обрывки газет.

… «Пуговицы», – вывела Света на оконном стекле.

Трое мужчин, ежась от холода, потирали озябшие руки. Два огонька сигарет горели во тьме. Ветер тихо завывал в ветвях голых деревьев, шуршал опавшей листвой, забирался под одежду.

– Марк, дай мне прикурить, – попросил самый молодой, подняв воротник куртки. – А то не хорошо как-то получается: вы курите, а я должен на вас смотреть.

– Еще чего! Ты мне пачку должен, уже вторую неделю, забыл?

– Я курить хочу, Марк. Да отдам я тебе эту пачку, просто забываю про нее все время.

– Забываешь? А презервативы каждый день покупать не забываешь? – двое старших загоготали в темноте, молодой смутился.

– Грак, куда ты все деньги просаживаешь, а? – спросил третий, смачно затягиваясь. – Ну, кроме аптечных резинок?

– А не твое дело, Бокс, – обиделся парень. – Не ты мне деньги даешь, и не тебе мои чеки проверять.

– Ага, а сигареты я тебе должен давать, – вставил Марк.

– Блин, вот засада-то, а! – тихо вскричал обиженный Грак, взмахнув руками.

– Ладно, бери, дарю, я сегодня добрый, – Бокс протянул парню пачку и дал прикурить от своей сигареты.

– Черт, дождь будет, – Марк поднял голову.

Чернильные тучи в ночном небе собирались как раз над рощицей, где расположились три человека. Невдалеке высилось здание фабрики, трехэтажная громада с пустыми глазницами оконных проемов. Ветер трепал листы жести, заплатами висящие на некоторых из них, и доносил до людей их жалобный скрежет. Корявый остов машины во дворе составлял законченный натюрморт одиночества и запустения, памятник человеческой расхлябанности и безалаберности.

– Ну чем там с мужиком-то дело закончилось, – вспомнил Марк про недорассказанный анекдот.

– Да ниче, все нормально, все были живы и счастливы.

В это время тьма перед ними рассеялась, выпустив из своих клубов три черные фигуры. Их силуэты неожиданно проявились на фиолетовом фоне, расцвеченные бледным туманом.

– Бэнг! Бэнг! Вы убиты! – длинноволосый мужчина направил указательный палец на Марка, изобразив пистолет. Его глаза блестели в темноте, и блеск этот мог вселить ужас в любого, кто хоть немного знал Брата.