Наталья Струтинская - Аю-Даг. Роман. Второе издание

Женщина долго читала книгу, сидя на скамейке. Сердце унялось, меня начало клонить в сон. Коля с Митей сидели на земле, перебирая веточки. Я посмотрела сквозь кусты на скамейку, и мой взгляд упал на лист кустарника у меня перед носом. Широкий, зеленый лист. Мне вспомнилось, как осенью, в Петербурге, когда мы с мамой гуляли по парку, она срывала еще зеленые листы, прокалывала в них два отверстия, а под ними делала разрез – получалась забавная зеленая мордочка.

Я сорвала лист, пальцем сделала три дырки. Лист оказался слишком маленьким для таких отверстий и порвался. Я сорвала лист побольше, аккуратно проделала глазки и ротик и показала результат мальчикам. Митя тоже решил сорвать листик, дернул ветку с листом, куст задергался, и ветка громко хрустнула. Женщина обернулась. Мы замерли, съежившись за кустарником. Она положила книжку в сумку, поднялась со скамейки и направилась обратно по тропинке мимо нас. Мы подождали, пока она отойдет подальше, но женщина, выйдя на главную дорогу, завернула за угол и исчезла из виду. Коля выскочил из кустов, Митя ринулся за ним с криком: «Быстрей!», я сделала шаг за Митей, но потом мое внимание привлек зеленый лист, который я все еще сжимала в руке. Я потеряла бдительность, нога споткнулась о толстую ветку кустарника, и, потеряв равновесие, я на скорости вылетела на булыжники тропинки.

Первое, что я почувствовала – это вязкую кашицу в руках. Во вспотевших ладошках лист завял и сморщился.

Мама!

От испуга я сначала не поняла, что произошло. Я сидела на холодной дороге, голова кружилась, меня затошнило. Ко мне подбежали мальчики, поставили меня на ноги, и тут я почувствовала острую боль в ноге. Я не могла стоять, правая нога не слушалась. Она на глазах начинала распухать. Странно вывернутая стопа, побелевшая, начинала синеть. Ладони сильно жгло, лист побагровел.

Коля куда-то убежал, а когда вернулся, привел с собой невысокого темноглазого мальчика. Все происходило как в тумане. Меня кто-то взял на руки и посадил на скамейку, где пять минут назад сидела женщина. Кто-то взял мою ногу, я почувствовала резкую боль. Только не говорите маме…

Только не говорите маме!

Я не могла допустить, чтобы мама узнала, что я наделала. Комок подступил к горлу. Я не могу заплакать сейчас, здесь. Я не могу заплакать! Мне было стыдно и больно. И все же я почувствовала помимо моей воли стекавшие по щекам слезы. Глаза набухли, я пыталась сдержать слезы. Незнакомый мальчик стирал с моего лица грязь, слезы проделывали на пыльном лице соленую дорожку. Я начала икать, пытаясь сдержать поток.

Я не могу плакать! Мне нельзя домой! Вот все пройдет, и я пойду.

Так мы просидели до наступления сумерек. Меня обнимали незнакомые руки, а я съежилась, впившись ногтями в здоровую ногу. Коля сидел у моих ног, а Митя отгонял от меня комаров. «Почему такой короткий день? – думала я. – Еще бы чуть-чуть, и нога бы зажила, и я, как будто ничего не случилось, пришла бы домой».

К маме меня доставили на руках. Мама в ужасе вскрикнула, поменялась в лице. Дома поднялась суета. Дедушка весь вечер ругал мальчишек, мама ругала себя, что не уследила. А я дала волю слезам. Я в голос ревела, не отвечая на вопросы. Ревела от боли, от обиды на себя и на булыжники. Ревела, потому что ревела, когда не хотела реветь. Как же было стыдно плакать на глазах у всех!

На следующий день меня повезли в больницу. Оказался сильный вывих стопы. Когда дома рана была тщательно промыта, корка, образовавшаяся на ноге, смылась, и из раны пошла кровь. За ночь все подсохло, но врач, осматривавший меня, с трудом мог дотронуться до стопы – я не давала. Лодыжка стала слишком чувствительная. Рана была слишком глубокая и слишком болезненная. Слишком живо было воспоминание о зеленой кашице в руках.

Этим летом я больше не видела ни Колю, ни Митю, ни незнакомого мальчика. Дедушка их не пускал на порог своего дома. Но на следующий год, в первый же день нашего приезда, мальчики, все трое, постучались в дверь и их впустили.

Я снова вышла на улицу. От прошлого лета остался только сморщенный маленький белый бугристый шрам на лодыжке.

Вася – так звали того смуглого незнакомца – спросил, как поживают мои ножки, и стал, смеясь, рассказывать о взъерошенном, перепуганном Коле, прибежавшем к нему в тот злосчастный обед, о моих гордо сжатых губках и похвальной выдержке. Упоминание о моей слабости и о том, что я при этом взрослом парне дала волю слезинке скатиться по моей щеке, кольнуло меня, но я шла и смеялась, как смеялись Коля и Митя, потому что рассказ незнакомого Васи был искрометен и весел, словно речь шла о том, как он на днях ловил рыбу.