Татьяна Леонтьева - Полтора килограмма соли

Нет, наверное, не с этого надо начать. Конечно. Самое главное – это разница в тридцать семь лет. В принципе, Ковален годится мне в дедушки. Теоретически. Если бы он родил сына лет в семнадцать, а сын родил бы меня в восемнадцать… Но, слава богу, произошло не так.

Хотя наши корни некоторым образом переплетаются. В сорок пятом Коваленкин отец и мой дед лечились в одном госпитале. В Прокопьевске. Представляете, лежат два молодых солдата на соседних койках. У одного желудочное кровотечение, другому осколки из ноги выковыривают. Может, ночами они переговариваются в темноте, байки какие-нибудь травят. И ни за что ведь не догадаются, что сын одного и внучка другого заварят такую кашу спустя полвека.

Я не помню точно, когда увидела его в первый раз. Но отлично помню, как в школу пришел Ярославцев.

Школа наша в Томске была самая заурядная, типовая трехэтажная. В шестом классе мы перевелись на третий этаж и свысока поглядывали на малышей. Первая любовь, знаете ли, первые дискотеки, мальчики по плечо любой девочке. Я была самой низенькой, поэтому меня часто приглашали на танец. Уж точно не за красоту. Самой красивой в классе была рыжая Белка. А самой умной – Чпокс, задачки по математике щелкала как орешки. Белка умела красить ресницы и завивать волосы плойкой. Я ничего такого не умела и задачки осиливала с трудом. Я носила круглые детские очки, от которых отскакивала золотая краска. Зимой под колготками у меня прятались синие рейтузы с лямочкой под стопой. Лямочка истерлась, а синий цвет пробивался наружу сквозь черный и очень меня терзал. Мама не выпускала на улицу, не убедившись, что я утеплилась. И я выходила толстоногая. Весь этот слой собирался под коленками некрасивыми складочками, и я прятала ноги под парту.

В соседнем дворе жил второгодник по кличке Убыток. Завидев меня, он кричал: «Эй, очкастая!» А я всегда делала вид, что ничего не слышу. Как будто я глухая, а не подслеповатая.

Я всегда была очень стеснительная.

В то утро я слушала прогноз погоды и лениво возила завтрак по тарелке. А ну как объявят, что на улице минус сорок? Тогда можно будет никуда не ходить, залезть под одеяло и читать книжку. Но фиг вам. В дверь уже стучалась Наталка.

Наталка жила в соседнем доме, и в школу мы обычно ходили вместе. Борясь со сном, мы пересекали двор, миновали киоски и с тоской поглядывали на сугробы. Почему не выходные? Завалились бы и копошились в снегу, пока варежки не задубеют.

Но куда уж там! За киосками виднелась школа. Наши окна горят. Ульяна Валерьевна ждет. Ульяну Валерьевну мы за глаза звали просто Ульяшей. Как-то панибратски, но все же не так грубо, как «классуха».

В тот день Ульяша не отпустила нас после звонка, даже придержала ручку двери, чтобы мы не вынеслись лавиной. И объявила, поправив очки и уперев руку в бок:

– Девочки! И мальчики. У нас в школе открывается поэтический кружок. Сбор в актовом зале в час. Все, кто пишет стихи, обязательно приходите. Ведет председатель Томской писательской организации Ярославцев! Иннокентий Александрович.

Это прозвучало очень торжественно, и стало ясно, что такое событие – ну, выходящее из ряда вон. Председатель! Организация!

Белка передала мне записочку: «Ты пойдешь?» Я приписала «Ага» и сунула ей обратно. Наталка пошла с нами. И Чпокс тоже.

Вот, вообще, вы представляете, что такое настоящий писатель? В детстве кажется, что писатели – они все уже умерли давно, а портреты висят в кабинете литературы. А тут живой, да еще и важный такой, председатель. То есть всем писателям писатель.

Ярославцев оказался седой и солидный. Невысокого роста, в плотном пиджаке. Борода темная, глаза живые и с хитрецой, немного татарские. Нос бульбочкой. Стоял он, запустив руки в черную сумку, как будто Дед Мороз с подарками наготове.

– Ребята, кто хочет прочитать свои стихи?

Голосу Ярославцева был мягкий, и сам он весь излучал какой-то уют, неторопливость и степенность.

Собравшихся хватило на половину первого ряда. Мы расселись на крашеные деревянные стульчики, хихикали и толкали локтями друг друга. Потом по одному вскарабкались на сцену и зачитали доморощенные вирши. Ярославцев приставил короткий указательный пальчик к переносице (этот жест выражал у него некоторое затруднение, как я потом поняла) и принял в кружок всех желающих. А из сумки выудил свои книжки одну за одной и раздал нам, сделав дарственные надписи.

С этого дня началась совсем другая жизнь. Оказалось, что все мы начинающие поэты! Белка писала поэму про Ельцина, Наталка только про кошек. Чпокс старалась над философской лирикой. Я писала про любовь.