Вита Витренко: Кофе по-венски

С ребенком не получалось. Маркус хотел: раз уж женился, чего тянуть? Ему сорок, пора растить наследника. «Ты здорова?» – настороженно спросил он, когда после полугода открытой жизни Юлька так и не понесла. Она тогда вспыхнула, ушла прямо во время ужина, с вызовом хлопнув дверью, и вернулась лишь к полуночи – заплаканная, несчастная (идти-то все равно некуда), а через три дня по-деловому положила ему на стол справку от женского врача: все в порядке. Маркус гладил ее по голове: «Прости, прости. Я не хотел тебя обидеть. Ты хорошая. У нас будет сын, я очень хочу сына».

Хотела ли детей Юлька? Внутри остался саднящий шрам от потери того – первого, главного, любимого. Злость на себя и обида на Ромку, что не были достаточно осторожными… Конечно, у них с Маркусом будут дети. Что ей теперь остается?

Юлька гнала по автобану со скоростью 130 км/ч старую шкоду свекрови – щедрый презент на свадьбу. Покупать свою не хотела: были деньги, оставшиеся от продажи киевской квартиры, да держала их на черный день. Но красная малолитражка, несмотря на солидный 10-летний стаж, пока не подводила.

За окном на фоне гладкого лазурного неба (день выдался морозным и солнечным) проносились горы. Монументальные, с заснеженными вершинами, словно с компьютерных обоев, в свое время украшавших экран ее ноутбука (все мечты сбываются, помнишь?).

Юльке нравилась Австрия. Эта маленькая ухоженная страна сильно отличалась от ее «неосяйної-неозорої» Украины, погрязшей в долгах, коррупции, выхлопных газах и мусоре. Каждый австриец относился к своей родине как к собственному дому. Холил и лелеял природные богатства ( свое!), не возмущался строгими законами (а ну-ка, запрети в Украине ловить рыбу в самых рыбных местах или собирать грибы в разгар осени?) и со старательностью тимуровца подбирал любую бумажку, выхваченную задирой ветром из стоявших на каждом углу урн. Ни в лесу, ни возле озер, ни на официально разрешенных местах для пикника – нигде и никогда не видела Юлька разбросанной, в кровавых пятнах кетчупа пластиковой посуды или распластавшихся больными медузами грязных полиэтиленовых пакетов. И этой бережной, хозяйственной любви к своей земле нельзя было не позавидовать. «Почему у нас не так?» – часто спрашивала себя, ощущая почти детскую обиду за родную землю.

А какие же здесь дороги! Машина шла по автобану, словно нож по сливочному маслу, а ямы и выбоины тут были таким же раритетом, как и дорожное хамство. Но эту благополучную, сытую, красивую Австрию Юлька, не задумываясь, променяла бы на стонущую, плачущую в веках, страдающую от ига монголо-татар/австро-венгров/поляков/москалей/бандитов неньку Украину, родную, настоящую, близкую, – если б могла там жить. После всего, что случилось, она не могла.

Дорогу в Зальцбург за последний год выучила назубок. Это был ближайший к ней город, где оказался православный (как тут говорят, ортодоксальный) приход с русскоязычным батюшкой. Юлька никогда не думала, что тут, в изгнании (именно так окрестила она для себя свой переезд), это станет для нее настолько важным: бывать в храме.

Она сроду не была религиозной. Родители – учителя, типичные советские атеисты (мама, конечно, в душе всегда верила, но крестила ее уже на совершеннолетие, когда официально были сняты запреты), книжки а-ля «Медный крестик» в школе, и этот всезнающий «научный» институтский подход… Она всегда говорила: «Можно верить и не ходить в церковь», но тут припекло, прижгло, подступило к горлу: нужен был выход. И она засуетилась, побежала, стала появляться на службах, читать «Закон Божий» и вникать, многое не понимала, искала литературу на православных сайтах, беседовала с батюшкой, человеком неравнодушным, который настоятельно советовал исповедаться… Гордыня жгла нутро: как же так, рассказывать кому-то о своих грехах, да еще о таких? Но боль эта, боль взаимной и горькой любви, любви грешной, обреченной, изначально провальной («Не гуляй с женатыми!»), не хотела в ней больше держаться. И Юлька, попостившись три дня и вычитав все необходимые каноны, попала-таки с третьего раза на исповедь («Все правильно, раньше не была готова – вот и не пускали», – прокомментировал отец Александр). Облегчение пришло, однако ненадолго. Ее религиозное рвение то слабело, увядало, растворялось в будничности, и она неделями не вспоминала молитвы, то вдруг крепло, разбухало внутри мощным стержнем, и Юлька выдерживала целый пост, не взяв в рот и капли животного (Маркус удивлялся и злился: «Зачем так себя мучить?»), и отстаивала нечастые службы… Но все равно вопросов было больше, чем ответов. И сомнение – нет, не грызло, жило в душе полноправным хозяином, скептически констатируя адский труд выгоревшего, обесточенного сердца.