Дарья Светлова - По дороге с облаками

В первый школьный день, вбежав в класс, Дашка заняла место на первой парте. Среди первоклассников сидеть на первой парте считалось престижным, но дома над ней посмеялись. «Зачем на первую парту, Даша?» – спросила мать. «Как зачем?» – Дашка не знала, что ответить. На первой лучше всего, какие могут быть вопросы.

Шли дни. Через месяц класс торжественно приняли в октябрята, и на груди каждого стала красоваться красная октябрятская звездочка с портретом маленького кудрявого мальчика. Класс был поделен на группы-звездочки по пять человек, с командиром во главе каждой. Да и сам класс теперь назывался не класс, а отряд – в конце семидесятых годов на Дашкиной социалистической родине процесс образования тесно переплетался с идеологическим воспитанием будущих строителей коммунизма.

Впрочем, Дашкина учительница, симпатичная молодая женщина, в противовес школьной учительской моде носившая джинсы, особо не забивала головы своих учеников постулатами о «нашем правом деле» и «гордости за то, что ты родился в советской стране». А сама Дашка еще была слишком мала, чтобы задуматься, почему почти все тексты в школьном учебнике по чтению были про Володю Ульянова – эдакого идеального мальчика, маленького, но уже поражающего бывалых и мудрых взрослых своей недетской сознательностью и ответственностью. Или почему на занятиях в школьном хоре Дашке с друзьями приходилось разучивать исключительно песни про красные флаги или подвиги советских героев. Для семилетней Дашки это было неважно. Для нее имело значение уже само по себе участие по всем новом, что привнесла в ее жизнь школа – будь то хор, совместный поход в театр или вечеринка, под названием «огонек». Кроме того, учеба давалась Дашке легко, поэтому в школу она ходила с удовольствием.

Были, конечно, и неприятные моменты. Однажды Дашку, не хотевшую есть в столовой чуть теплую манную кашу и отправившую содержимое тарелки в мусорное ведро, поймала директриса. «Ты почему не ешь?» – грозно спросила она, ухватив первоклассницу за руку. Дашка испугалась. Любимой учительницы рядом не было; Дашка оказалась один на один со строгой женщиной в очках, которая, тряхнув Дашку снова, повторила: «Я тебя спрашиваю, ты почему кашу не ешь». Анну Петровну в школе боялись. Неизменным черным костюмом, очками, волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке директриса наводила ужас даже на самого отпетого хулигана-десятиклассника. Заслышав ее голос в коридоре, хотелось одернуть форму, поправить волосы, судорожно проверить, не забыла ли ты снять сережки и соответствует ли школьным правилам твоя сменная обувь. Имидж суровой директрисы подкреплялся учителями, которым было удобно иметь надежное средство для усмирения школьников. При любом удобном случае они грозили: «Будешь плохо себя вести – я тебя к директору отведу, она тебя из школы исключит».

Все это в одно мгновение промелькнуло в Дашкиной голове. «Меня исключат из школы! Что со мной будет? Я никогда не увижу Леру Ивановну, не буду петь в хоре и…» У нее предательски задрожали коленки, а на глазах показались слезы. «Я не люблю такую кашу», – проговорила она. «А какую ты любишь?» – спросила, смягчаясь, директриса, удовлетворенная результатом своего педагогического воздействия. Дашка огляделась. По направлению к ним шли две учительницы. Девочка с мольбой посмотрела на одну из них, но учительницы при виде директрисы смолкли и прошмыгнули мимо. «Гречневую», – найдя в себе силы, сквозь слезы ответила Дашка. В первый раз она встретилась с трудностями жизни один на один – рядом не было ни папы, ни мамы, ни Леры Ивановны; и она сразу поняла и усвоила простой урок – если сама за себя не постоит, никто другой на помощь не придет – и не важно в какой ситуации, будь то каша, директор или хулиганы на улице. «Да, гречневую», – повторила она чуть громче и шмыгнула носом. Железная хватка директрисы ослабла. «Ладно, беги, догоняй свой класс». На ходу утирая слезы, Дашка бросилась вон из столовой.

«Вроде бы подъезжаем», – объявил Сокольский. Автобус остановился. Посреди поля стоял длинный одноэтажный барак с плоской крышей, покрытой темно-серым шифером. Рядом с ним столовая, туалет из пяти деревянных кабинок над ямами, вырытыми в земле, и умывальник – облезлые краны с холодной водой над бетонным корытом. Чуть в отдалении баня – небольшой домик с затемненными квадратными окошками и резной светло-коричневой деревянной дверью. Еще дальше – покосившийся магазинчик. И все. Больше ничего не было. Вокруг этих жалких немногочисленных построек простиралось не то поле, не то степь, одним словом – земля, на которой что-то росло без видимого порядка.