Катерина Зарудина - День святого Валентина

Сначала все мужья жили у Наташки. Нормальные вроде парни. Приходили этакими добрыми молодцами с улыбкой до ушей, полные задора и огня. А потом спустя некоторое время их можно было увидеть на площадке нервно покуривающими и подрыгивающими ногами в белых тапочках с вензельками, прихваченных из очередной турецкой гостиницы. Наташка очень любила турецкие курорты якобы из-за того, что ее волосы там выгорали как-то по-особенному – получались мелированными. Вид эти мужья имели бледный, помятый, их как будто тоже хорошенько промелировали. Вернее, отмелировали. Они хмуро курили и стряхивали пепел в баночку, на которой были нарисованы симпатичные маринованные огурчики в трогательных пупырышках. Затем эту же баночку можно было заметить в руках следующего мужа. Видимо, она передавалась как эстафетная палочка. Вместе с попой в нагрузочку.

Наташка номер «два» ничем особенным не выделялась. Если не считать немигающих почему-то, вечно испуганных глаз, кривых ножек бутылочками и вечного начеса из далеких 80-х, который она, не скупясь, щедро заливала лаком. Она всегда как мышка тихонько, семеня на своих бутылочках, прошмыгивала в квартиру и моментально запиралась на все засовы. Будто там клад какой-то бесценный. Хотя одно время таким «кладом» был невнятный мужичонка с розовой, поблескивающей от пота лысинкой, синей, замурзанной ветровкой и стертым лицом. Он постоянно таскал с собой пухлый, коричневый, в мелких трещинах и царапинах портфель, к металлической ручке которого была привязана грязная и измочаленная черно-оранжевая Георгиевская ленточка. Ее обычно к машинам на антенны привязывают на День Победы. Портфель был намного колоритнее и как-то живее своего хозяина. Так и тот мужичонка слился. Никакие засовы не помогли.

В общем, «здесь птицы не поют, деревья не растут…»

Женская территория. Если не считать брата Елены Васильевны, который приходит к ней иногда, видимо в минуты душевной невзгоды, оставляя после себя на всем этаже стойкий запах перегара, дешевых сигарет и неустроенности. Этот запах такой плотный, что его, кажется, можно буквально потрогать руками. Да и легкие каждый раз словно отказываются его вдыхать, сопротивляются. «Жена называла его “нож” – говорила часто Елена Васильевна соседкам почему-то игривым тоном. – Родила ему сына и ушла через два года. Стала по горам лазать с остальными такими же обезьянами». Почему «нож», Валя не спрашивала. Ежику понятно, что ничего хорошего за этим прозвищем не скрывается, а от одного вида этого брата хотелось забраться на Килиманджаро. В одиночку и без всякой страховки.

– Хватит! Не золотой же член у него, в конце концов, – решительно и оригинально подвела черту забежавшая, как всегда ненадолго, домой Василиса.

Хотелось по-сиротски жалобно проныть: «Не золотой, но все же… Такой родной». И тут же напрашивалась пошлость: «Хотя пробы на нем стоят, думаю, многочисленные».

Как нельзя вовремя всплыла из памяти безнадежная пробка на Садовом, где они стояли вместе с остальными бедолагами, и где она исполнила минет. Очень творчески, как ей самой показалось, и с большой самоотдачей. Он был при полном параде, несмотря на гиблую июльскую жару. Костюм, светло-бирюзовая рубашка… Как вода на Адриатике. Она никогда там не была, но в ее представлении вода там именно такого головокружительного цвета. Вроде от этой самой рубашки Валю и разобрало – слишком много позитивных ассоциаций и фантазий она вызывала.

– Перестань хулиганить… Что ты делаешь… – вяло, но счастливо бормотал он.

«Что ты делаешь…» – невольно хотелось передразнить. Тому, что делала в машине Валя, было давно дано определение. Взрослый все-таки дядя, должен знать.

– Пытаюсь скрасить нам как-то время, – ответила она вкрадчивым голосом прожженной профессионалки. – Ты что, против?

Конечно, он не был против. Он всегда был только «за». Ее пронизывали волны острого, жгучего желания. Они образовались внизу живота и, мгновенно распространившись по всему телу, как пузырики от шампанского, ударили в голову, которая и без того была разгоряченной. Интересно, а профессионалок эти волны пронизывают? Даже не желания. Скорее это была обыкновенная похоть. Хотя где проходит граница между двумя этими состояниями, она тогда не слишком отчетливо понимала. Просто ей нравилось наблюдать, как он теряет волю и контроль, растекаясь, принимая очертания сиденья. Он был целиком в ее власти, прямо на глазах превращаясь в пластилиновое существо. Такой всегда самоуверенный, смело руководящий любым жизненным процессом, твердо знающий, что кому нужно в этой быстро, прямо-таки со свистом пролетающей жизни.