Таня Винк - Рядом с тобой

Марковна толклась в кухне, и по дому разносился волшебный запах жареной картошки, холодца и пирожков с капустой и вишнями. Холодец сварили из петуха и говядины, а не из свинины.

И вот они на автовокзале. Автобус дымит, урчит и медленно приближается к вокзалу.

– Абу! Братишка! – Папа взмахнул руками и бросился к автобусу.

Сначала вышли местные, а потом, с тяжеленными сумками в обеих руках, на деревянный помост спустились шестеро мужчин лет тридцати. За ними вышли дядя Абу, тетя Яха и Салман.

– Салам алейкум, брат! – Дядя Абу раскрыл объятия.

– Алейкум вассалам! – воскликнул папа.

Пока они обнимали друг друга, Галя стояла в сторонке и, прищурившись, рассматривала Салмана. Она видела фото семьи Бисаевых, но то было давнее фото, на нем Салману лет десять, а тут на тебе – высокий стройный юноша в модном джинсовом костюме, белолицый, волосы светло-каштановые с рыжинкой, лицо узкое, рот маленький, нос большой. И глаза такие синие! Вокруг смеялись, знакомились, хлопали по плечам, но она видела только его.

– Галя! – услышала она и вздрогнула.

Папа стоял напротив нее.

– Галочка, это дядя Абу, мой самый большой друг, мой брат.

Она улыбнулась.

– Я обязан твоему отцу жизнью, – сказал дядя Абу и обнял Галю. – Счастлив познакомиться с тобой. Ой, что я вижу? Знакомый батист!

– Я очень люблю это платье. – Галка зарделась, распахнув плащ. – Спасибо.

– Салман, иди сюда! – крикнул дядя Абу.

Мальчик подошел и улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Галка протянула ему руку – так она всегда делала, когда знакомилась с мальчишками.

– Она у тебя смелая! – воскликнул дядя Абу.

Рука Салмана теплая и сухая. Сердечко екнуло, коленки задрожали, и кровь бросилась к лицу.

– Галя, – она опустила взгляд.

– Салман.

Какой у него мягкий голос… Галя краснела все больше и больше. Она разозлилась на себя и поправила берет, который все время съезжал на правое ухо, но он опять съехал.

И тут она поймала взгляд тети Яхи – так на нее смотрела тетя Нина Синяк совсем недавно. Галя шла мимо ее дома, и вдруг та ее окликнула:

– Эй, зайди! Помощь нужна, я тут палец порезала, – и показывает палец, замотанный бинтом.

Дело было в морковке. Она попросила очистить морковку, натереть на терке и сок из нее выжать. Галя сидит, моет, чистит, трет, выжимает сок через марлю, а тетя Нина рот не закрывает.

– Это хорошо, что твой папа вернулся на родину.

– Да, он скучал.

– Тебе здесь нравится?

– Очень. Здесь хорошо.

– Да, здесь действительно хорошо. А Юрке нравится?

– Да, он лес любит, как мама.

– А ты?

– Я люблю речку.

– А папа маму любит?

– Да, очень.

– Они вместе спят?

– Вместе.

– Все, хватит! – Нинка забрала у Гали миску, полную сока, и так посмотрела, что у Гали холодок по спине побежал и сердце тревожно забилось.

Шестеро строителей разместились в доме деда, а Яхе и Абу Марковна отдала большую комнату, – самую большую среди маленьких. Их у нее четыре, зато все отдельные. Салман ночевал вместе со строителями. К работе приступили на следующее утро. Селяне долго не могли успокоиться – гости не отдохнули, не погуляли, не выпили как следует, а сразу за работу! Не по-людски это. Еще больше они удивлялись тому, что работники, молодые здоровые мужики, вставали с петухами, спать ложились с заходом солнца и за полтора месяца не завели никаких шашней – местные девки и бабы на них заглядывались. А эти чеченцы ни с кем рюмки не выпили, в клуб не сходили и даже не подрались! Чеченцы не были тут в диковинку – в поселке даже свой негритенок был, зачатый во время международного молодежного фестиваля в 1960 году.

Вообще-то, драки в поселке были крайне редким явлением, потому что люди тут жили терпеливые, а терпению их научило само село с пятисотлетней историей, бывшее когда-то еврейским местечком. Учило ненавязчиво, то с молчаливой улыбкой, то с молчаливыми слезами. Правда, к тому времени оно уже перестало быть еврейским, а потомки его основателей в октябре сорок первого полегли в одну большую яму, ими же вырытую, на выгоне, теперь поросшем густой травой. Коровы набивали этой травой желудки, а когда приходило время, их вели на пищекомбинат. Работники комбината таскали мясо через дыры в заборе и делились с соседями, несмотря ни на фамилию, ни на цвет глаз и волос. На наколки тоже не смотрели, а они были разные – от длинного номера на запястье до голых баб на плече и колоколов на груди – отсидевших в сталинских и нацистских лагерях тут было немало. Здесь всем селом встречали новорожденного, выдавали замуж, провожали в армию, сажали картошку, косили сено и противостояли диким зверям. Поляки с евреями отбирали топор у пьяного белоруса, чтоб жену не зарубил, белорусы, украинцы и евреи упрашивали гордую польку простить мужу измену – ну подумаешь, сглупил мужик, с кем не бывает! В мире, где все ходили к одному еврею-стоматологу Ваське Абрамовичу; покупали муку, лимонад и папиросы в магазине у белоруски тети Маши; мылись в бане, где главной была необъятная татарка Плёся; шили костюмы у непревзойденного еврея Ицика – к нему клиенты даже из Минска приезжали; стриглись у грека-коротышки Ваньки Зепоса; в кино ходили к рязанке Анюте, на базар – к ее мужу Сурэну, а покойников отвозили на горку, где мацейвы соседствовали с православными и католическими крестами, – в этом мире никто ни на кого не обижался и никто никому не мешал любить. Настолько не мешал, что приезжие удивлялись: как много в поселке красивых детей!