Фьора Бельтрами - Под пеплом тлеющие угли. По мотивам романа «Три мушкетёра» Александра Дюма-отца

Да, вот им повод для ликования выпал – «мерзкая тварь миледи Винтер получила по заслугам».

Арамис бы изрёк своим менторским тоном, свойственным ему, нечто подобное этому: «Вы всё ещё сомневаетесь, сударыня, что Господь наш одинаково справедлив к грешным и праведным, каждому воздавая по делам его?»

Здоровяк Портос, скорее всего, покачает головой и беззлобно скажет, хохотнув и хлопнув себя по коленям: «Что, теперь верность в наши дни тоже наказывается, если брать во внимание Ваш пример?»

И Атос, он же граф де Ла Фер, воспоминания о котором до сих пор отзываются острой и ноющей болью в груди… Как посмотрит он на женщину, когда-то любимую им: с ненавистью, презрением, тёмным торжеством или удостоит лишь жалости, увидев, какой я стала теперь? Уж лучше пусть он меня ненавидит, даже в своём нынешнем положении я бы охотно предпочла его ненависть брезгливой жалости.

Как поступил бы мой супруг, узнав, что я жива? Захотел бы он довершить начатое, и отправить меня на тот свет?

Нет, в третий раз попытаться меня убить Атос не захочет – одним моим видом удовлетворится, посчитав, что жизнь и так со мной расквиталась.

Наверно, Оливье бы много отдал за удовольствие хоть краем глаза взглянуть на миледи Винтер (меня, то есть), вкалывающую, как проклятая, за мизерную плату и комнатушку на чердаке. Проникнуться ко мне состраданием? Для этого надо, чтобы граф де Ла Фер ума лишился или потерял память. Неплохо бы и мне память отшибить – только так будет хотя бы один крохотный шанс, что я и Оливье не поубиваем за всё причинённое зло друг друга…

Наверно, я совсем безумна, раз решилась молить о помощи своего мужа, столь страстно и преданно ненавидящего меня. Но мне надо думать о Жанне, моей дочери. Будь мой муж самим Сатаной, я бы и тогда не отказалась от своего намерения искать у него защиты. Продала бы ему даже свою душу, в обмен на кров и безопасность для Жанны, если потребуется…

«Но зачем, право, графу де Ла Фер моя душа, если он всё равно не верит в её наличие?» – невольно посетила мимолётная мысль.

– Мам! – прорезал тишину хижины требовательный детский возглас, и я ощутила, придя в себя, как Жанна трясёт меня за плечо. – Мама, что с тобой? Мамочка! Я кому суп наливала?

– А? Что? Жанна… – не сразу сориентировалась я, будучи бесцеремонно вырванной из объявших меня воспоминаний, счастливых и тех, которые хотелось бы навеки стереть из памяти…

– Мама, суп остынет, пока ты в облаках витаешь! – досадовала Жанна, смерив меня строгим взглядом карих глаз.

– Ах, я и правда отвлеклась. Просто задумалась, и всё, извини, – пробормотала я, принявшись за суп. Господи, как вкусно! Когда не с чужого стола – особенно.

Выросла дочка у меня, что тут ещё скажешь? Красавица, умница, ласковая и добрая, искренняя, хозяйственная, похожая на меня лишь немногими чертами лица. Да уж, моя дочь полная мне противоположность. Наверно, сложись моя жизнь иначе, не исковеркай её некоторые люди, я бы тоже была такой. В моём сердце тоже не нашлось бы места коварству, зависти и лжи, злобе и ненависти… Никогда уже моей душе не быть кристально чистой; никогда не избавиться от разъедающих её пороков, подобно ржавчине, разъедающей железо…

Когда-то, много лет назад, я была такая, как Жанна сейчас. Но разница между нами всегда будет ощутима. Мать Жанны я, миледи Винтер, готовая костьми лечь, но делающая всё для своего единственного ребёнка, и которая никому не даст дочь в обиду. А у меня кто? Надо ли говорить, что вопрос был риторический?

«Ничего тебе, девочка, не осталось

Кроме жгучего холода и скитаний».

Отголоски далеких воспоминаний об утраченном – вот что мне и дочери осталось…

«Ты бежишь, примеряя чужие лица, Как волчонок, затравленный злыми псами.

Ты хотела быть сильной, большой волчицей,

Так учись понемногу владеть клыками».

Покончив с супом и молоком, я и Жанна вымыли посуду, и, оседлав Марса, отвезли заимствованную кухонную утварь тому крестьянину, которому сегодня ранним утром нанесла визит моя дочь. Бережно поддерживая в седле Жанну, я неторопливо ехала верхом и морально готовила себя к той минуте, когда предстану перед очами своего супруга, не желающего звать меня своею женой и вообще слышать обо мне.

Даже зимний пейзаж, во всей его холодной и суровой красоте, не радовал моего взора. Безразлично мне было, что выпавший минувшей ночью снег накрыл вековые деревья, словно покрывалом. Безразлично было, как красиво искрится снег под лучами негреющего зимнего солнца. Ничто из этих милых глазу и сердцу мелочей меня не радовало и мыслей моих мрачных отнюдь не рассеивало.