Уитни Гаскелл - Скоро тридцать

Эрик молчал. Он сник, засопел и на какую-то жуткую долю секунды мне показалось, что он сейчас заплачет. Эрик посмотрел на меня широко раскрытыми, влажными глаза ми щенка, «которого-оставляют-за-городом-потому-что-он-уже-не-тот-славный-мохнатый-клубок». Я чувствовала себя ужасно – как если бы не просто выбросила собаку, а получила извращенное удовольствие, только что обезглавив целый выводок пушистых крольчат.

Молчание стало нестерпимым.

– Мне очень жаль. Я и понятия не имела, что ты хо тел… что ты собирался…. Я не знала, – запинаясь, промямлила я.

– Я заметил, что ты от меня отдалилась. Поначалу я считал, ты просто устаешь на работе. Но ты совсем не хотела меня видеть, и я решил, ты сердишься, что мы не строим никаких планов. Я думал, ты хочешь определенности. А теперь понимаю: дело совсем не в этом, – вздохнул Эрик, бросив на меня еще один печальный, полный укора взгляд. – Я думал, мы любим друг друга.

И тут я дрогнула. Эрик уверен, что я его люблю. Это просто непереносимая тяжесть – мужчина думает, что его любят, а ты говоришь ему – ах нет, извини. Я не хотела быть женщиной, которая одним ударом рушит все, что воплощает собой тепло и уют семейного очага: кружки дымящегося какао зимним днем, субботний вечер, проведенный на мягком диване за просмотром кассет из видеопроката, воскресное утро с блинчиками и кроссвордом, – и та часть меня, которая не желала разбивать сердце Эрика, понемногу одерживала верх над моей второй половиной, которая мечтала от него отделаться. Я больше не могла выносить этот горестный и укоряющий взор. Я была согласна на все, что угодно – может быть, даже на покупку кольца, – лишь бы эта пытка закончилась.

– О Эрик, – простонала я, и вся моя решимость исчезла. Если бы в эту минуту он сказал еще хоть слово о любви или попросил начать все заново, я бы сломалась. А через пять лет, когда бы мы уже поженились, у нас родились дети, а в моих непристойных фантазиях фигурировал бы соседский парнишка-подросток, нанятый подстригать наш газон по выходным, мы бы вспомнили, что корни семейного разлада гнездятся именно в сегодняшнем дне.

К счастью, до этого не дошло. Эрик взял себя в руки. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и грудь, вздернул подбородок и сменил роль несчастного влюбленного на образ Глории Гейнор, поющей «Я выживу». Эрик мужественно улыбнулся, встал, не зная, куда девать руки, и с каким-то мрачным достоинством засунул их в карманы брюк от «Брукс бразерс». Задержавшись у столика, он сказал:

– Ну ладно. Прощай. Может, я как-нибудь тебе позвоню?

– Да, разумеется, – согласно кивнула я, тогда как мой внутренний голос завопил: Нет! Скажи, чтобы он не звонил! Пластырь! Скажи ему про пластырь! Даже если сей час очень больно, в итоге рана заживет гораздо, гораздо быстрее!

Эрик ушел, а я осталась в баре и допила вино, после чего почувствовала себя так, будто в желудке переливается серная кислота. Выждав достаточно долго, чтобы Эрику хватило времени поймать такси и мне не пришлось бы столкнуться с бывшим кавалером на улице, я вытащила из сумочки сотовый телефон, позвонила своей лучшей подруге Нине и спросила, можно ли к ней приехать.

– Надо поговорить. Это срочно, – коротко сообщила я.

Перед тем как покинуть «Маккормик и Шмик», я заглянула в дамскую комнату и едва успела подбежать к унитазу, как меня стошнило съеденными лепешками и пюре.

До моего тридцатилетия оставалось ровно пять месяцев.

Через несколько дней после неудачного разрыва с Эри ком я выкрасила волосы в розовый цвет. Разумеется, не специально, а скорее из-за дикого нежелания выкладывать кругленькую сумму, которую мой парикмахер Джино берет за мелирование. Правда, каждый раз, когда я затеваю окраску самостоятельно, мои волосы приобретают безумно красный или розовый оттенок (а однажды они стали черными как сажа) и дело все равно заканчивается походом в салон. Только плачу я уже за исправление цвета. Стоимость этой услуги – а Джино прекрасно знает, на какие жертвы готова пойти дамочка с ядовито-розовыми кудрями, лишь бы вернуть им родной мышиный цвет, – вполне можно сравнить с первым взносом при покупке дома в менее густонаселенных районах страны. Нина всегда просит позвонить ей, прежде чем я надумаю что-нибудь сделать с волосами. Она обещает отговорить меня от этой затеи, а если потребуется, показать старые фотографии, на которых я запечатлена с шевелюрой самых невероятных оттенков. Однако несмотря на печальный опыт, я опять развела краску и принялась наносить ее на волосы, беспечно забыв о предыдущих неудачах с осветлением. Это все равно что пере брать за столом – ты смутно помнишь, будто такое уже бывало и кончилось не очень хорошо. И все же когда ты еще только открываешь бутылочку, идея кажется тебе восхитительной.