Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте

— Но вы препятствуете получению информации, — забубнил тот, что с камерой. — Конституция, там есть статья…

— А вы мешаете следствию — и не знаете, что есть такое понятие, как интересы этого самого следствия! — Мясистая шея стала совсем красной, густея, меняя цвет на свекольный, грозя вот-вот стать фиолетовой. — До получения предварительных результатов никаких интервью — все!

Она огорчилась — она только почувствовала себя в той роли, которую должна была играть, только начала ее, сразу включившись, не нуждаясь в дублях, — и тут вмешался этот. Повернувшийся к ней только после того, как убедился, что еще один милиционер, помоложе, оттеснил тех двоих к их микроавтобусу.

— Вы что себе позволяете, гражданка?! Думайте, что говорите вообще! Вы что, следователь тут?! Убийство, не убийство!

Как женщина она его не интересовала, это было очевидно. Но она сказала себе, что это временно. Мужчина не может быть равнодушен к ее внешности — он может либо хотеть ее, либо бояться и ненавидеть за то, что она недосягаема. А этот просто не разглядел ее пока — эмоции ему мешали. И потому она улыбнулась ему обезоруживающе, чуть кокетливо.

— О, вы так резки… Я правда этого не заслужила, — начала высоким стилем, к которому прибегала часто, но по выражению его лица тут же поняла, что это лишнее. — Я свидетель, я все видела, кроме меня, тут никого не было. И я уже пыталась рассказать обо всем вашим… вашим людям. Это так странно — я все видела, я не ушла, не убежала, я искренне готова вам помочь. Неужели это никому не нужно?

Она пожала плечами, драматично заканчивая фразу, чувствуя себя то ли несчастной Офелией, то ли еще какой-нибудь героиней трагедии. И тяжело вздыхая — словно жестокий мир незаслуженно обидел ее, желавшую этому миру только добра.

Кажется, он не оценил ее игру, черствый дурак. Она еще подумала, что, наверное, он уже импотент и потому такая красивая девушка его только злит — видит око, да зуб неймет, повисший бессильно зуб. Конечно, если так психовать и наливаться краской по любому поводу — станешь импотентом.

Он смотрел на нее как на инопланетянку, он, видимо, решил по ее тону и стилю, что она издевается над ним. Ему, видимо, надо было, чтобы она плакала или тряслась от страха и робким голосом просила ее выслушать. А перед ним стояла непробиваемо наивная и глупая и уверенная в своей неотразимости эффектная девица, дорого и красиво одетая, абсолютно не взволнованная случившимся, разговаривающая так, что в ее тоне можно услышать то, что захочешь — приглашение к знакомству, готовность отдаться, признание в проснувшихся симпатиях. Все что захочешь — то и услышишь. Но он все-таки услышал издевку.

— Ладно мне мозги морочить! — буркнул зло. — Иди, пока в отделение не увезли и не заперли там. Свидетельница!..

Он, может, думал, что она испугается его грубости и его звания. И кажется, точно стал фиолетовым, когда она, окинув его по-детски обиженным, непонимающим взглядом, повернулась в ту сторону, куда ушли журналисты.

— Молодой человек! Подождите, я сейчас…

— Ну-ка постой! — Этот с двумя звездочками вцепился ей в руку — так сильно, что она подумала, что переиграла. — Ну что сразу на рожон лезть? Видите, какая ситуация? Сейчас поговорят с вами…

Она сделала шаг назад, пытаясь высвободиться. Но он держал ее, озираясь судорожно, бегая глазами по людям в форме и штатском, загораживавшим от нее то, что было недавно дорогой машиной.

— Мыльников! Мыльников! Иди сюда! — Она увидела как от толпы отделяется молодой совсем парень, тоже в форме, в погонах с двумя звездочками, только маленькими. — Сопроводи гражданку в отделение — снимешь показания. А лучше возьми данные — мы свяжемся, прямо сегодня.

Он зашептал что-то молодому на ухо — но она услышала. «Уведи отсюда эту дуру» — вот что он прошептал.

— Фу, как некрасиво так говорить о девушке, — произнесла укоризненно, прерывая их тихое общение. — Это ужасно — я видела такое, и я готова вам помочь, искренне — а вы… Мужчины зачастую так жестоки — и не в состоянии оценить порыв впечатлительной и ранимой женской души…

Наверное, он бы лопнул, когда услышал бы это. Но она произнесла все это про себя. Может быть, она и была дурой — но недостаточно дурой для того, чтобы показать сейчас, что услышала его. В конце концов, ее так часто принимали за дуру, что вряд ли стоило обижаться. В конце концов, у нее были совсем другие достоинства. А к тому же такое вот мнение о ней давало ей большое преимущество — которым она иногда пользовалась. По крайней мере на этот раз она точно планировала им воспользоваться.