Мария Гарзийо - Венецианские каникулы (СИ)

По сравнению с Бубликовым отлично. Бешусь от жиру. После Вероникиных излияний выдавать свои хилые жалобы просто даже как-то неприлично. Но шпритц пихает меня в бок, и выдаю-таки домашнюю заготовку.

— Вроде все нормально, но.… Понимаешь, мне надоела эта его вечная маска! Видеть уже ее не могу!

— Деньги дает?

Я киваю.

— Ну, и что тебе еще надо?

Мне надо все. Лицо, тело, всего целиком, желательно на одном колене с подписанной DeBeers коробочкой в правой руке. Однако, такую ерунду не то, что Веронике, мне себе самой выдать стыдно.

— Любви и ласки, – заявляю я, нагло сверкая пьяным глазом.

Зрители в лице циничной содержанки поднимают артиста на смех. В меня летят гнилые яйца и вонючие ботинки.

— Купи себе собаку, – советует Вероника, справившись с приступом хохота, – Ждать от клиента человечности – это, пожалуй, самая большая глупость на которую способна женщина в твоем положении. Выкинь из головы этот бред, пока все не испортила. Не вздумай даже намекать ему, что тебе чего-то там не хватает. Любви и ласки! Это же надо такое придумать! Платит мужик, вот и радуйся.

Разве я могла ожидать другой реакции? Шпритц не впрыснул в кровь Вероники ни грамма человечности. Она привыкла жить по правилу «человек человеку волк, не сожрешь ты, сожрут тебя». А я, несмотря на все жизненные передряги, по которым протащила меня за ухо судьба, продолжаю пытаться разглядеть за волчьей мордой человеческие черты. Еще немного волшебного коктейля и у меня это получится.

— Я-то радуюсь, но…

— Что но? Сдалась тебе эта его рожа! Тебе же не детей с этим Фредди Крюгером плодить. Какая разница нос у него крючком или картошкой.

Не детей плодить. Какие тут дети. Попробуй, размножься в таких условиях. Разве что почкованием. Разговор и без того хилый совсем расклеивается. Веронике противен и непонятен мой глупый юношеский романтизм. Ей хочется, чтобы я подобострастно заглядывала в ее красивые глаза и просила научить меня жизни. А она бы снисходительно со своего бархатного кресла бросала бы мне краюшки советов. На деревянной свае в двух метрах от меня пристраивается жирная чайка и фокусирует на мне хищный взгляд круглых желтых глазам. В сумерках мне даже кажется, что она аппетитно облизывается. «Не дождетесь» мысленно отвечаю я обеим хищницам и поднимаюсь с места.

— На следующей неделе одна вечеринка намечается, – замечает как бы невзначай Вероника, когда нас заглатывает в свои внутренности-лабиринт вечерний квартал Сан Марко, – Будет весь бомонд. Если захочешь присутствовать, дай мне знать. Только выглядеть надо прилично.

Куда нам, лопухам, прилично выглядеть! Панамка из газетного листа и проеденный молью плед – вот наш наряд. Вероникино хамство переходит все дозволенные и недозволенные границы. Мы расстаемся на узкой улочке, холодно попрощавшись. Наши пути разбредаются в разные стороны, довольные обретенной независимостью. Дорога к дому (которая уже была замечена в своевольном отклонении от курса) на сей раз ведет меня мимо знакомой лавки переплетчика. В этот поздний час хитрый лис Франческо уже вывесил замок на дверях своего сомнительного учреждения и сейчас, должно быть, спокойно жует лингвини в обществе дородной женушки и выводка детишек. Подернутые пылью книги взирают на меня из-за стекла, доказывая своими изящными обложками тонкой работы, что гений и злодейство все-таки порой бывают совместимы. Я иду дальше, разглядывая поблекшие, обшарпанные фасады и необыкновенные дверные ручки, украшающие каждый вход. Кого тут только не встретишь. Львиные головы, пожалуй, самые частные украшения дверей. За ними следуют драконьи и человеческие физиономии, искаженные злобой. Видимо, венецианцы рассчитывали, что такие недоброжелательные ручки уберегут их от нежеланных визитов. Обогнув две целующиеся парочки и одного писающего мужчину и вскарабкавшись по ступенькам, я оказываюсь в просторной пустоте своих апартаментов. Заблудившийся где-то в темном венецианском квартале сон не спешит почтить меня своим присутствием. Чтобы как-то занять себя, я берусь за карандаш, и вскоре на белом листе бумаги начинают проступать очертания лица. Как это какая разница, крючок или картошка! Очень даже большая. Вот этот промежуточный вариант очень даже ничего. Проницательные глаза, прямой нос, аккуратные губы. Алекс в моем исполнении получается вполне обаятельным и привлекательным. Бог, удобно развалившись на своем облаке, крутит пальцем у виска. Я не решаюсь показать в ответ язык, чтобы не разозлить Всевышнего и не накликать еще более габаритных бед, чем те, что он уже небрежным пинком скинул мне на голову. Всю ночь напролет обросший плотью карандашный набросок клянется мне в любви. На утро, утомленная навязчивыми сновидениями, я решаю никогда в жизни больше не пить подлый шпритц. Алекс, которому неведомы волнения моей неопытной души, присылает сообщение, в котором уведомляет меня о своей недельной отлучке. Это очередной скупой черствяк из нескольких исключительно информативных слов. Может, правда завести собаку? Эта идея приходила мне еще в Париже, ведь и там моим верным сожителем являлось вездесущее одиночество. Но тормозящим элементом в том случае стала потенциальная ответственность перед четвероногим другом и его организмом.