Арина Холина - Магия на каждый день

Но вот однажды, когда Лемм уехал на ярмарку в Пльзень, в ворота постучали. Милена спустилась со второго этажа, прошла по солнечной полянке перед домом, подошла к тяжелым деревянным воротам и распахнула окошко у калитки.

С той стороны, на улице, стояла молодая и настолько красивая женщина, что Милена даже нахмурилась — тем более что незнакомка походила на цыганку. Выглядела, правда, она довольно опрятно, и кожа у нее была белая, а не оливковая, как у пр*!*о*!*клятого народа, но пышная юбка, свободная блуза, распущенные волосы очень уж напоминали наряды вороватых цыганок из табора, который каждый год по пути неизвестно откуда и неизвестно куда останавливался у кромки леса. И еще: цыганка была беременной, видимо, на последнем месяце.

— Пустишь меня? — спросила она.

— Еще чего! — хмыкнула Милена. — Тебе чего надо? Денег?

— Я ребенка принесла, — ответила цыганка.

— Что?! — Милена задохнулась от возмущения. — Ты что, сумасшедшая? Детьми торгуешь? Иди отсюда, юродивая!

Но девушка просунула руку в окошко, не давая его захлопнуть. Милена не была настолько жестокой, чтобы треснуть по пальцам беременную девушку да еще сумасшедшую.

— Послушай, я хочу уйти со своими, — пояснила девушка. — А ребенок не от наших — меня с ним не возьмут. Я тут у вас в трактире у Яна пела, нагуляла и вот… Мне бы только родить.

— Послушай, — как можно убедительнее произнесла Милена. — Родить ты можешь у доктора.

— А ребенок? — повторила девица.

— Да что мы будем делать с твоим ребенком? Зачем он нам нужен? Почему ты вообще сюда притащилась? — Милена вышла из себя, так как очень разозлилась, что вся эта глупость происходит именно с ней. — Убери руку!

— А ребенок-то Франтишека, — заявила цыганка. — Он жаловался, что у вас детей нет, и обещал позаботиться. Мне жалко его в приют сдавать. А другого выхода нет.

— Другого выхода нет? — уже просто заорала Милена. — Другой выход — растить младенца самой! Да как ты вообще смеешь говорить, что мой муж… что мой муж…

Милене хотелось выскочить за ворота, схватить нахалку за плечи, встряхнуть ее как следует, крикнуть, как, мол, она смеет осквернять доброе имя ее мужа, утверждать в лицо его жене, что Франтишек посмел дотронуться до грязной потаскухи, до цыганки… как эта дрянь вообще…

— У него на ноге шрам в виде креста, а на заднице красное родимое пятно, — заявила вдруг, перебив ее мысли, цыганка. — И если ты меня не пустишь, я оставлю в приюте записку, что ребенок от Лемма, все равно обо всем станет известно.

Милене хотелось придушить негодяйку, но публичный скандал — а из приюта новость уж точно разнесется по всей округе — убьет ее мать, это во-первых, а во-вторых, все будут тыкать в них пальцем.

Милена распахнула калитку, грубо схватила цыганку за руку и втащила во двор.

— Иди за мной, — процедила она.

— У меня уже воды отошли, — предупредила цыганка.

Милена провела ее на кухню, поставила кипятить воду, после чего перебила всю коллекцию пивных кружек, которые собрал ее муж, сорвала с окна шторы и разорвала их голыми руками, порезала ножом его одежду и только потом разрыдалась.

— Скотина… — взвыла она. — Какая скотина…

Девушка попыталась погладить Милену по голове, но та лишь закричала:

— Отойди от меня, проститутка! Иди в спальню, только сними свои лохмотья.

Одежду девушки трудно было назвать лохмотьями, но та подчинилась и устроилась на кровати.

Спустя пять часов на свет божий появилась девочка, которую Милена чуть было не обварила кипятком — с трудом сдержалась, убедив себя, что ребенок ни в чем не виноват.

Наутро цыганка исчезла, а вместе с ней снялся и табор.

На следующий день после возвращения Франтишека Милена уехала к родственникам в Мариенбад, Франтишек нанял сиделку (местным сказали, что троюродная сестра Милены скончалась при родах), и девочка стала расти. Пока она была совсем маленькой, Милена, все-таки простившая мужа, почти полюбила ребенка, но с годами девочка все больше походила на мать: те же пухлые губы, те же карие глубокие глаза. А прямые русые волосы достались ей от Франтишека. Потом Милена неожиданно родила — да еще сына, — и девочка всех перестала интересовать. В четырнадцать лет ее отослали во Францию, в пансион при монастыре, где учились дочери небогатых помещиков, и больше о ней в местечке не слышали. Сначала девочка писала, а потом пришло официальное письмо от аббатисы, что Ева в шестнадцать лет забеременела и сбежала с военным. Милена вздохнула с облегчением и забыла про эту обузу — приемыша, дочь цыганки. Франтишек сожалел чуть дольше, но он к тому времени расширил дело, наладил поставки зерна в Румынию, так что скоро тоже забыл о дочери, которая, видно, пошла в беспокойную мать.