Барбара Виктор - Новости любви

– Подумать только – Валери! Ужас какой, а?.. Голову снесло! Это ж надо, шальной выстрел из гранатомета – и нет больше Валери… – говорит кто-то, прищелкивая пальцами.

Словно соглашаясь со сказанным, Ави обнимает меня чуть крепче.

Значительно позже, обгрызая ноготь и уставившись в облупленный потолок, освещенный слабосильной лампочкой, я вспоминаю о своем единственном посещении психоаналитика. Тридцать минут из пятидесяти я просто проревела.

«Чего, собственно, вы хотите от жизни?» – поинтересовался у меня психоаналитик.

«Я хочу быть счастливой!» – простодушно ответила я и опустила глаза.

Это не смутило его ни на мгновение. Наклонившись ближе, он сказал: «Счастья я вам гарантировать не могу, но если вы не утратите самоуважения, то отсутствие боли вам обеспечено».

Воскресным июньским днем 1969 года семнадцать беленьких непорочных голубок выпорхнули из своих позолоченных клеток в большом банкетном зале «Пьер-отеля». Мой брак с Эриком Орнстайном был не только общественно значимым событием, но, кроме того, гарантировал моему родителю, что он как и прежде будет получать свое ежегодное вознаграждение в престижной на Уолл-стрит брокерской конторе «Орнстайн и Орнстайн», где он состоял на службе в качестве юрисконсульта. В тот день меня осыпали цветами.

– Улыбайся, Мэгги, – нашептывал мне родитель, чинно ведя под руку, – за это уплочено аж двадцать кусков!

В его голосе все еще слышалась горечь. Он никогда не простит мне плохих отметок, украденной в мелочной лавке губной помады, а также, конечно, беременности, узнав о которой он поволок меня в Сан Хуан.

Огромные темные очки и куртка цвета хаки. Он протестовал против войны во Вьетнаме и против того, что случилось со мной. Самые живые воспоминания остались у меня после пригородной женской клиники, где свиноподобный вивисектор за сотню баксов в неделю расправлялся с несчастными зародышами.

Родитель и я уже были на полпути к цели, как вдруг родитель прошептал:

– А тебе действительно этого хочется, дочка? Появился слабый луч надежды, что он даст задний ход, и мы преспокойно отправимся обратно и впредь будем делать вид, будто ничего и не было. Однако вместо этого родитель успокоил меня, уверив, что любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, – намекая, к тому же, на мою склонность к полноте. Надо полагать, что и меня он зачинал с чувством, которое никак нельзя назвать страстью. Теперь он спроваживал меня, предавая в руки человека, который отнимет у меня саму душу.

Я была ужасно смущена. Сначала еврей-родитель со славянофильствующей родительницей, немного баптизма в лоне епископальной церкви, и вот теперь – этот Орнстайн. Когда я стояла, покрытая дорогим покрывалом – что было частью еврейской свадебной церемонии, – то не чувствовала в этом никакого высокого символического значения, разве что одну беспросветную показуху.

Богато расшитое покрывало, на котором вытканы миленькие веночки, розовые лепесточки, замысловатый средневековый орнамент, а также пухленькие ангелочки, игриво плескающие водицей в алчущие ротики сластолюбивым девственницам. Все это, очевидно, не имело ничего общего с тем, как будет выглядеть мой новый дом – мистер и миссис Орнстайны-младшие в своих четырехкомнатных апартаментах с кухней вместо столовой и с окнами на восток.

Эрик взял мою руку и слегка пожал. Оказывается, у этого чужого мужчины, чья фамилия уже вписана в мой паспорт, липкие ладони. Я искоса взглянула на него. Будем надеяться, у нас с ним никогда не будет дочерей. А если и будут, то не дай им бог такого носа, как у их папаши. Я уже готова была завопить, что все происходящее – не что иное, как ужасная ошибка, однако раввин заговорил по-еврейски. Может быть, я смогу потом заявить, что ни бельмеса не поняла, а потому наш брачный контракт не может быть признан законным.

«Если б мне только знать, Ваша Честь, что это навсегда, уж я бы, конечно, не стояла тут, пока эти треклятые голуби выпархивали из своих клеток и кружили у нас над головами, едва не забросав фекалиями мою новоиспеченную свекровь. Кроме всего прочего, Ваша Честь, примите во внимание мое епископальное вероисповедание!..»

Подозреваю, что в тот момент я упала в обморок или что-то вроде этого – одним словом, на какое-то время отключилась, – потому что вдруг все закончилось, и раввин уже говорил о муже и жене. Догадайся я минутой раньше, можно было просто извиниться перед собравшимися и улизнуть, – пусть, мол, продолжают без меня. Однако теперь поздно, слишком поздно – теперь уж я не я, а мужняя жена. Даже если я и не растолстею по причине замужества, то все равно отныне в каждом своем движении буду зависеть от некоего Эрика Орнстайна. Итак, я обречена на исполнение супружеских обязанностей и никакой страстью здесь даже не пахло.