Кэтрин Куксон - Год девственников

– Горячего какао? – Джо слегка усмехнулся. – Что это вдруг – горячее какао?

– Просто я хотел кое-что сказать тебе, Джо. Время пришло. Она удалилась. Я говорил тебе, что она останется до тех пор, пока я не буду готов уйти. Ну что же ты, приятель, дорогой ты мой друг, милый брат, да, брат, не смотри так, радуйся, что я ухожу легко. Знаешь, у меня совсем ничего не болит. Можно подумать, правда, что у меня и тела нет. Но я не говорю этого. Я просто говорю, что ничего не болит, не ноет, и так уже два или три дня. Мне кажется, я становлюсь все легче и легче. И я не боюсь ни мамы, ни смерти, ни того, что будет после. Все словно успокоилось, устроилось. Пожалуйста, Джо, порадуйся за меня. Радуйся, что я умираю вот так. Я хочу, чтобы ты остался со мной сегодня ночью. Посиди вот здесь, где ты сидишь.

Прерывающимся голосом Джо проговорил:

– Надо привести Аннетту.

– Нет, нет. Я попрощался с Аннеттой. Она все знает. Я не хочу видеть, как она плачет. Тогда мне будет труднее умирать. Но с тобой, Джо, по-другому. Ты – единственный, с кем я всегда мог поговорить как следует, поговорить о том, что я думаю. Я собираюсь навсегда закрыть свои глаза, Джо, и, когда вернется сиделка, ты можешь сказать ей, что я уже сплю. Она посидит немного в своем кресле и уснет, как всегда.

– Но… но я думал, ты принял свои таблетки.

– Я научился хитрить, Джо. Можно же держать их под языком, и довольно долго.

– Дон, Дон!

– Знаешь, мне хочется смеяться, когда ты вот так произносишь мое имя. Прямо как отец Рэмшоу. Вот уж с кем ты всегда находишь общий язык. Он тоже знал, что я частенько на ночь не принимаю снотворное. Другие таблетки и… и коричневую микстуру… да, их мне приходится иногда проглатывать. Но, как я сказал, последние три-четыре дня и они мне были не нужны. Знаешь, Джо, когда я впервые очутился в этой постели, мне было куда горше. Боже, как мне было горько! Когда меня будили после этого сна, вызванного снотворным, мне хотелось кричать. Я уже не могу вспомнить и сказать тебе, когда все изменилось. Джо, я пережил за эти несколько месяцев больше, чем за все предыдущие годы. И я знаю, что, если бы мне привелось дожить до девяноста или даже до ста лет, я не понял бы и половины из того, что мне стало ясно в эти дни. Лежа здесь, я научился очень многому. Поэтому я уже не жалею, что все это случилось. Странно, правда, услышать такое от меня: не жалею о случившемся? Я оставляю здесь прекрасную молодую жену и ребенка, но я не беспокоюсь о них. Все хорошо, Джо, все хорошо. Продолжать я не стану. Чему быть – того не миновать. Я ничего тебе не навязываю, у тебя своя жизнь. Отец Рэмшоу проболтался как-то вечером, что ты положил глаз на кого-то. Он добивался от меня, чтобы я выяснил, кто это. Но я не мог ему ответить и сейчас не спрашиваю у тебя. У каждого человека есть право изменить свое желание. И Аннетта, и ребенок в руках Бога. Он о них позаботится. Не переживай так, Джо, и ничего не говори. Пожалуйста, ничего не говори. Я все понимаю.

– Нет, не понимаешь, не понимаешь! Кем ты вообразил себя? Уже Богом?

– Джо, Джо, не смеши меня. Это просто забавно. А мне больно, когда я пытаюсь смеяться. А вот и она. Идет сюда тяжелой поступью, продавливая ковер. Возьми мою руку, Джо, и держи ее, хорошо?

Джо взял протянутую ему руку, и, когда отворилась дверь он лишь обернулся к сиделке, несущей поднос с дымящейся чашкой какао. Он не мог ничего сказать ей, потому просто подал знак, что больной заснул. Сестра пожала плечами, улыбнулась, поставила какао на боковой столик и устроилась в кресле.

Джо не заметил, когда Дон умер. Он долго сидел, держа его бледную руку. Один раз посмотрел на часы. Четверть второго. Тогда же сиделка поднялась и извиняющимся тоном проговорила: „Я, должно быть, отключилась. Спит спокойно?"

Джо кивнул. Сиделка не стала подходить к кровати, а занялась какими-то делами за столом. Затем села, что-то отметила в записной книжке и через некоторое время уже если и не храпела, то сильно посапывала во сне.

Запястья и всю кисть руки Джо свело судорогой, но он только попытался пододвинуть свой стул поближе к кровати, чтобы ослабить напряжение в плече. Через какое-то время он закрыл глаза, а потом услышал, как его окликают: „Мистер Кулсон! Мистер Кулсон!"

Джо резко открыл глаза и уставился на сиделку. Она стояла по другую сторону кровати и сжимала запястье Дона.

– Боюсь… боюсь, мистер Кулсон…

Джо посмотрел на лицо, покоившееся на подушке. Оно казалось живым и теплым, разве что чересчур застывшим. Могло показаться, что Дон просто заснул. Но это было не так.