Ги Де Кар - Зов любви

Конечно, их тела еще любили и желали друг друга, но в их душах поселилась сдержанность, подавляющая пыл страсти. Они еще оставались лежать бок о бок в постели, как вдруг у нее возникло навязчивое желание задать этот глупый вопрос, который раньше она никогда не смела задать:

– Что ты делал сегодня после обеда?

– Ничего особенного...

– Я была уверена, что ты так ответишь!

– Что за агрессивность? Ты что же, настаиваешь на подробном отчете? Если это тебя так интересует, я тебе его предоставлю... Дай только собраться с мыслями, чтобы ничего не упустить.

– Я тебя не контролирую. Впрочем, у меня на это нет права – мы ведь не женаты.

– Что ж, я начинаю излагать, но боюсь, что это не будет столь увлекательно, как твои сказки... Ты помнишь, когда я тебе утром сказал: «Хадиджа, сегодня наша годовщина» и ты улыбнулась? Этим я напомнил тебе, что, как и условлено было раньше, мы не увидимся в течение дня, с тем, чтобы острее ощутить радость нашего свидания там, где мы встретились впервые три года тому назад...

Он смолк, считая, что нет никакой необходимости высказывать словами то, что он делал и думал на протяжении этого дня их добровольной разлуки перед тем, как снова обрести друг друга в полночь. За несколько мгновений в его памяти промелькнул прошедший день.

Прежде всего он, как обычно, отправился в свой офис, но работа в этот день потеряла для него привлекательность: все время он только и думал о той минуте, когда встретится с Хадиджей там, на улице, посреди ночного города, где они увиделись первый раз... И несколько раз за день, время от времени его посещала навязчивая мысль: «А может лучше отказаться от этой нашей полуночной встречи?» Действительно, зачем оживлять то, что уже прожито? Не будет ли это свидание излишним? После трех лет совместного существования о чем они будут говорить: все уже сказано-пересказано... Казалось, что даже, очень богатое воображение Хадиджи начинало иссякать: какое-то время она уже не рассказывала ему ежевечерне одну из чудесных арабских сказок, как это было раньше. Иногда казалось, что она пресытилась своим счастливым существованием. И каждый боялся себе признаться в угасании чувств. Они могли разорвать их отношения уже несколько недель тому. Так почему не прекратить все этой ночью, просто-напросто отказавшись идти на эту встречу? Зачем совершать уже бесполезное паломничество бывших влюбленных: затухающее чувство, как дрожащее пламя, могло погаснуть в любую минуту.

И если все же оба решились пережить еще раз ночь влюбленных там, где родилась их любовь, то не потому ли, что они пытаются оживить притупившиеся чувства? И возможно ли вдохнуть жизнь в уже бездыханную любовь? Только эта четвертая ночь в гостинице может принести ответ: либо это будет возобновление отношений, дающее желание прожить вместе еще год в любви, либо окончательный разрыв, и тогда назавтра они расстанутся на рассвете навсегда.

Правда состояла в том, что их совместное существование становилось обыденностью, за исключением этой ночи в комнате с глициниями: все остальное время перестало быть для них любовным приключением и пылкие чувства уступали место монотонному сожительству. Конечно, они еще не дошли до той степени, когда ложатся в постель, чтобы выполнить супружеский долг, но тем не менее их любовные игры являлись скорее остывающей привычкой, чем жарким, трепетным желанием. А в таком случае постылая привычка быть вдвоем в постели с течением времени может перейти в неприятие, или что еще хуже – в безразличие.

Свою главную ошибку Ален видел в том, что в течение этих трех лет Хадиджа жила в его доме. Надо было видеться реже, чтобы предоставить возможность обоим переживать это сладостное чувство томления и ожидания. А Хадидже это позволило бы сберечь чарующую таинственность, исходящую от нее, и которая так его очаровала с первой встречи. Вина Алена состояла и в том, что он сразу же пожелал открыть ее тайну, а затем полностью проникнуть в нее. И вот настал день, когда он больше не находил в ней ничего таинственного, кроме того, что сам начал изобретать, требуя от любимой появляться в восточных нарядах и в сари, с замысловатыми прическами, подчеркивающими ее чувственность, завязывать причудливо ее красивые, длинные волосы, краситься так, как это делают лишь женщины Северной Африки и Среднего Востока; она и жила в интерьере, низкие столики и ковры которого составляли основу меблировки; пела она арабские песни, в которых ему нравилась их чувственная, терпковатая поэзия, хотя он не понимал их смысла, не зная ни слова по-арабски. Единственно, чего не надо было требовать, это то, чтобы она оставалась мусульманкой, рожденная ею, она не нуждалась в изменении религиозных чувств и навсегда останется мусульманкой... А все остальные аспекты ее таинственности он постарался воссоздать тщательно и терпеливо, забыв, что придет день, и гораздо раньше, чем он об этом догадывался, когда эта тайна, склеенная из отдельных фрагментов, рассыпется. И этот день пришел, сметая осколки желанного счастья. Теплилась одна только маленькая надежда, что ночное свидание у истоков рождения их любви снова заставит разгореться пламя их страсти, которой они так жаждали!