Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара

— Так всегда бывает, — проговорила девица, — в такие вещи никогда не хочется верить. Может, вы слишком часто грозили ей этим, но у вас так ни разу и не хватило смелости и вправду так поступить.

Мне казалось вполне естественным, что я вот так запросто говорю с ней об этом. Кто угодно, даже первый встречный имел полное право судить о том, что со мной приключилось и в каком тяжелом положении я теперь оказался. Кроме того, если разобраться, мне и рассказать-то было нечего — никому, даже женщине, — разве что эту свою незадачливую историю.

— Да нет, — возразил я, — я думаю об этом вот уже два года, с тех пор, как узнал ее, просто в первый раз решился сказать ей об этом.

— В таком случае, ей следовало бы поверить.

— А вот она не поверила. Она призадумалась. Похоже, для нее в жизни не было ничего серьезней любовных историй.

— Хорошо, а что же она тогда подумала?

— Она подумала, что все это только одни слова.

Она снова задумалась.

— А может, вы и вправду так не сделаете, — заметила она. — Уж ей ли вас не знать…

— О чем это вы?

— Да не бросите вы ее, что же еще.

— Конечно, этого никогда нельзя сказать наверняка, до самой последней минуты, но, думаю, на сей раз я это сделаю.

Она снова надолго замолчала, не спуская с меня внимательного взгляда.

— Странно, — проговорила она наконец. — Вы вот совсем не уверены, а я, наоборот, почему-то верю, кто знает, может, на сей раз вы и вправду так сделаете.

— И я тоже верю, не совсем понимаю, почему, но вот верю, и все. А ведь я еще ни разу в жизни не принимал никаких решений, я имею в виду, серьезных решений, у меня как-то никогда не получалось.

— Во-первых, — возразила она, продолжая свою мысль, — сами знаете, никогда нельзя быть уверенным, что поступишь именно так, как пообещаешь себе поступить. А во-вторых, очень уж у вас спокойный вид, так что увидите, на сей раз вам это удастся.

— И я тоже так думаю. Ведь, если разобраться, все это так просто. Она… для начала она примется упаковывать чемоданы, а я буду наблюдать, как она это делает, потом она сядет в поезд, а я буду смотреть, как он отходит от платформы. Чтобы добиться всего, чего я хочу, мне и пальцем не придется пошевелить. Единственное, что мне нужно будет делать, это все время повторять себе: спокойно, не шевелись. Вот и все.

Она увидела все. Увидела меня в комнате, увидела чемоданы, поезд — словом, все. И наконец проговорила:

— Нет, вам никак нельзя оставаться в комнате, когда она будет упаковывать вещи, вот уж этого никак нельзя, вам нужно обязательно выйти, пока она будет этим заниматься.

— Да, вы правы, — согласился я, — чемоданы — ужасная штука, кроме того, их всегда упаковывают слишком быстро, особенно когда злятся.

— Бывает и так, — согласилась она, — а случается, их упаковывают не столько для того, чтобы уйти, сколько для того, чтобы нагнать страху на другого. Женщины, да любая женщина хоть один раз в жизни укладывает чемоданы просто так, вовсе не собираясь никуда уходить. Просто чтобы удержать вас подле себя.

— Нет, она храбрая женщина, если уж она станет упаковывать чемоданы, то для того, чтобы уйти.

— Понятно, — немного помолчав, заметила она, — теперь я понимаю, что это за женщина.

— Да, конечно, — согласился я, — мне не надо заходить в комнату. Я думал, может, мне купаться в Магре, а что, буду плавать там на спине хоть три дня кряду, если, к примеру, она решит подождать еще три дня в надежде, что я уеду вместе с ней.

Она улыбнулась.

— Вы правы, — проговорила она, — вам просто необходимо с ней расстаться.

Было видно, что ей очень хотелось бы поговорить об этом еще, но она заметила, что мне вдруг стало трудно продолжать эту тему.

— Может, потанцуем? — предложила она.

Она встала, я последовал ее примеру. Танцевала она хорошо. Какое-то время мы танцевали, не произнося ни единого слова. Она первой прервала молчание.

— Странное дело, — проговорила она, — в таких историях я почему-то всегда на стороне мужчин, против женщин, сама не знаю почему. Может, все дело в том, что женщины вечно хотят сохранить при себе любых мужчин, и хороших, и плохих. Им неведомо, что значит просто захотеть чего-то другого.

— Ей было со мной несладко, — заметил я, — она ласкового слова от меня не слыхала.

— А, теперь поняла, должно быть, она из серьезных, — продолжила она, — наверное, даже ни разу вам и не изменила. Эти самые, которые серьезные, хуже их нет. Они вроде бы даже и не совсем женщины.

Она сказала, что ее мучит жажда и что надо бы что-нибудь выпить. Мы перестали танцевать. Кьянти, что подали нам в баре, было тепловатым, но она, похоже, этого даже не заметила. Ей нравилось пить.