Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара

— Конечно, — согласился я, — можно вернуться к своим обычным занятиям, но все равно ты уже не тот. Ты изменился навеки, и с этим уже ничего не поделаешь.

Она улыбалась, немного захмелев — от виски и от желания подстрелить куду. Я снова принялся нежно поглаживать ей лодыжки, как-то все более и более тревожно. Жарища стояла ужасающая. Время от времени она прикрывала глаза. Все мы чувствовали себя очень усталыми. Легран заснул и тихонько похрапывал. Эпаминондас сделался задумчиво-мечтательным. Анна окинула взором Леграна и улыбнулась.

— Это просто дань преданности, попытка не бередить сердечную рану, — сказала она. — На самом деле, конечно, Жеже совсем не такой уж неуловимый зверь. — Потом добавила: — Скажи, а в своем американском романе ты напишешь про куду? Ведь, раз о них уже рассказывал господин Хемингуэй, не сочтут ли это дурным тоном?

— Но ведь, не будь господина Хемингуэя, — возразил я, — мы бы вообще не могли об этом говорить, так неужели лучше лгать и делать вид, будто мы говорим о чем-то другом?

— Нет-нет, лучше уж сказать правду, какой бы горькой она ни была.

Она склонилась над столом и положила голову на скрещенные руки. Волосы у нее совсем растрепались, и гребешки упали на пол.

— А о чем еще ты собираешься рассказать, — тихонько спросила она, — в этом своем американском романе?

— О многочисленных путешествиях, — ответил я. — Это ведь получится очень морской роман, тут уж ничего не поделаешь.

— А ты опишешь там цвет моря?

— А как же без этого…

— А еще что?

— Оцепенение африканских ночей. Лунный свет. Звуки тамтама племени мангбуту на просторах саванн…

— А еще что?

— Кто знает? Может, еще какое-нибудь каннибальское пиршество. Но цвет моря в разное время дня, это уж точно.

— Ах, как бы мне хотелось, чтобы люди восприняли это как путевые записки.

— Так оно и будет, мы ведь только и делаем, что путешествуем.

— Все-все, кто прочтет?

— Может, и не все. Может, найдутся человек десять, которые воспримут это по-другому.

— А эти, они что подумают?

— Какая разница, да все, что захотят. Нет, правда, все, что им заблагорассудится.

Она замолчала. По-прежнему опустив голову на скрещенные руки.

— Поговори со мной еще немножко, — едва слышно попросила она.

— Когда спишь, — продолжил я, — и знаешь, что он там, лежит себе возле палатки, то кажется, будто это все, что нужно тебе в этой жизни, и, появись что-нибудь еще, кроме этого куду, это будет уже слишком — короче, что уже никогда не захочешь ничего другого, что он так и останется единственным твоим желанием. Наверное, это и есть счастье.

— Ах, — тихонько прошептала она, — как было бы ужасно, если бы на свете не было куду.

По-моему, я снова выкрикнул ее имя, как со мной уже случилось тем утром. Эпаминондас снова вздрогнул. Легран проснулся. Спросил меня, что случилось. Я успокоил его. Ответил, ничего такого. Мы пошли спать. За неимением места Эпаминондас разместился в одной комнате с Леграном. Я услыхал через перегородку, как тот спрашивал, не издеваемся ли мы над ним и долго ли еще будет продолжаться эта комедия.

— Кто знает?.. — как-то очень рассудительно ответил Эпаминондас. — Может, завтра уже все закончится. — Это вызвало у Леграна приступ гомерического хохота, ибо на сей раз он понял, что тот имел в виду.

На другой день мы отправились в путь в четыре часа утра, как заправские охотники. У Леграна был жесткий распорядок дня, и он придерживался его неукоснительно. Чуть больше часа мы ехали в полной темноте, дороги были скверные, и занятие это было не из приятных. Потом над саванной Уэле поднялось солнце. Край этот был удивительно красив. Долины, родники, какое-то просветленное небо. Порой попадались и леса, но более редкие, чем в бассейне Конго. Все вокруг было покрыто высокой густой травой. Это была настоящая страна куду. Время от времени из земли выступали черные скалы, они были какой-то странной формы и очертаниями часто напоминали Эпаминондасу нашего любимого зверя. Стало гораздо прохладней, чем накануне. От берегов Уэле шло высокое плоскогорье, от пятисот до тысячи метров, плавно поднимавшееся в сторону Килиманджаро. Непрестанно дул ветер. Небо было покрыто облаками, но легкими. Дороги становились все хуже и хуже, и нам было уже трудновато поспевать за джипом Леграна.

К полудню мы прибыли в небольшую деревушку. Там уже не было ни одного бунгало белых поселенцев. Легран объявил нам, что здесь проезжие дороги кончаются и теперь мы уже недалеки от цели, всего часа три пешком. Мы были так покорны, что, похоже, он уже окончательно успокоился на наш счет. А мы, со своей стороны, немного попривыкли к его повадкам. Даже Эпаминондасу, и то пришлось в конце концов признать, что можно было влипнуть и почище.