Уильям Гилл - Нефритовые глаза

– Питер, нам пора! Мы опаздываем!

Фрэнсис Феллоус редко повышала голос, но сейчас это было необходимо, если она хотела, чтобы ее слова не потонули в грохоте роликовых коньков, заполнившем в воскресное утро все пространство Спайтелфилдской ярмарки. Раздражение переполняло Фрэнсис: все ее попытки остановить сына были тщетны. Мальчик в очередной раз стремительно пронесся мимо, вызвав тем самым еще большее ее негодование. Она была уверена в том, что Питер слышал ее, но он со всей полнотой чувств, присущих десятилетнему ребенку, наслаждался своей победой, вызывавшей зависть у окружающих. Завидовали не только его умению кататься на роликах, но и самим конькам, присланным в подарок от крестной из Америки.

Некоторое время Фрэнсис следила за тем, как Питер проносился мимо, мгновенно исчезал за поворотом, а затем появлялся вновь. Явное удовольствие, которое испытывал Питер, и ее собственная материнская гордость мешали Фрэнсис пресечь непослушание сына.

– Мы больше не придем сюда, если ты немедленно не остановишься! – предупредила она мальчика, вступившего с ней в спор и начинавшего делать еще один круг. Угроза подействовала: Питер, не доехав до поворота, развернулся и медленно направился к матери.

– Здорово! Пожалуйста, мам, давай останемся еще на пять минут, – попросил он, пробравшись к ней сквозь толпу.

– Нет, нам пора. Я обещала твоему отцу быть в Свентоне к ленчу, но такими темпами мы не успеем даже к чаю, – возразила Фрэнсис, помогая ему развязывать шнурки. – Мы можем прийти сюда в следующее воскресенье, – прибавила она, пытаясь утешить сына, хотя знала, что это вряд ли получится.

Предвыборная кампания началась три дня назад. Норман проводил много времени в своем избирательном округе, но следующий уик-энд муж хотел провести вместе с ней и Питером. Демонстрация счастливой семейной жизни являлась неотъемлемой частью безошибочного политического имиджа накануне выборов, а Норман был предусмотрительным человеком. Атмосфера в политических кругах Лондона была накалена. Нормана считали проницательным политиком: интервью в прессе демонстрировали его спокойствие и привычную уверенность в своих силах. Лишь Фрэнсис, зная мужа лучше, чем другие, понимала, что это не так.

– Тебе надо написать Донне и поблагодарить ее за подарок, – напомнила Фрэнсис сыну, когда они вышли с ярмарки, направляясь к Большой Восточной улице. Было пасмурное мартовское утро, отчего под стеклянной крышей ярмарки царил полумрак, и даже на открытом воздухе свет приобретал туманный серый оттенок.

– Напишу. Ты уже говорила, – ответил Питер. Недовольство в голосе сына и его явное нежелание писать это письмо пробудили у Фрэнсис чувство вины, начинавшее преследовать ее в самые неожиданные моменты жизни. Она сама редко писала в Америку, не желая будоражить свое прошлое, единственной связующей ниточкой с которым и была Донна.

– Ты можешь написать ей на этой неделе из школы, – предложила она. – Я уверена, вечером у тебя есть время.

– Я не хочу возвращаться в школу, – проворчал Питер.

– Что за глупости! Почему?

– Потому что они все дразнятся из-за моей фотографии в том дурацком журнале.

– Следи за своей речью, – предупредила его Фрэнсис, но не очень строго, потому что сама разделяла чувства сына. Она старалась оберегать себя и Питера от назойливого любопытства прессы, желая, чтобы у ребенка было такое же детство, как у других мальчиков его возраста. Это было легко на раннем этапе политической карьеры мужа, но стало затруднительным год назад, когда Норман вступил в должность министра штата, и абсолютно невозможным в связи с предвыборной кампанией. В итоге Фрэнсис пришлось согласиться на приветственное интервью в „Хелло!" и несколько фотографий (включая одну с Питером), мгновенно распространившихся по популярным газетам и журналам, сделавших ее известной и доставивших массу неприятностей.

– Прошло уже около двух недель. Они все успели забыть. В любом случае этого не стоит стыдиться, мой дорогой. Они просто еще глупые, – говорила Фрэнсис, пока они шли к Фолгейт-стрит.

Ее машина была припаркована в уединенном местечке под кирпичным навесом дома в георгианском стиле, за сто ярдов отсюда, и Фрэнсис ускорила шаг, желая быстрее пройти эту безлюдную улицу, которая могла бы стать одним из живописнейших уголков Лондона, не будь она столь безжизненной.