Диана Уитни - Семья для Бобби

— Что именно сказала тебе эта леди?

— Что дедушка в госпитале. Сказала, что мы должны поехать туда, папа. Прямо сейчас. — Слезы хлынули из глаз Бобби. — Пожалуйста, папа, пожалуйста! Не дай ему умереть!

Из-за стерильно белых стен долетали рокот голосов, отрывочные слова, позвякивание инструментов, звонки телефона, смешиваясь с попискиванием медицинского монитора, установленного около кровати отца. Ник с трудом узнал его. Бледное лицо с ввалившимися щеками и побелевшими губами. Человек, которого он когда-то звал «па», походил сейчас скорее на труп. Ник не отводил от него глаз, пытаясь отыскать в своей душе эмоции, какие должен испытывать сын в такой момент. Абсолютно ничего. Ни ненависти, ни отчаяния. Одна пустота. Несмотря на жестокие слова, которые он услышал много лет назад. Ник знал, что это его родной отец, тот, благодаря кому он появился на свет. Он понимал, что должен хоть что-то чувствовать, но не мог. Ник выпрямился и отодвинулся немного от кровати, задев металлическую капельницу, с которой подавался питательный раствор прямо в вену, поддерживая жизнь в этом скелетообразном теле. Лу Парселл повернул голову, медленно и болезненно, пытаясь увидеть нечто ускользающее. Его губы беззвучно шевелились, и наконец появились слова:

— Привет, сын.

— Привет, па.

Лу напряженно всматривался в Ника, пытаясь убедиться, что человек около его кровати не является призрачным фантомом.

— Не думал, что ты придешь. И не винил бы тебя.

Ник удивился, какую боль причинили ему эти слова. Тяжелый ледяной ком появился у него в груди.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо.

Это был глупый вопрос, без сомнения.

— Врач говорит, что ты выкарабкаешься.

— На этот раз мне нужна новая печень.

Ник уже знал об этом.

— Ну что ж, трансплантанты — нормальное явление в наши дни.

Тонкие губы сложились в нечто, похожее и на улыбку, и на гримасу.

— Никто не станет тратить хорошую, здоровую печень на старого пьяницу.

Это было сказано достаточно едко, чтобы заставить Ника вскинуться:

— Так прекрати пить.

— Легче прекратить жить. — Лу закашлялся, вздохнул и прикрыл ненадолго глаза. — Мне незачем жить с тех пор, как умерла твоя мать. У меня никого не осталось.

Боль в груди Ника внезапно обострилась. Он почувствовал, что задыхается, и ухватился за спинку кровати. Все тело его содрогнулось от обжигающего чувства горечи, мучившего его.

Воспоминания как острый нож пронзили его разум, вернув память о том несчастном, одиноком ребенке, каким он был когда-то.

— У тебя есть я.

Ник не мог поверить, что эти слова сказал он. Если шок в его глазах и мог быть подсказкой к тому, что он чувствует, то только не для его отца. Лу моргнул, и взгляд его снова стал расплывчатым. Он слегка пошевелил рукой. Казалось, он полностью опустошен.

— Меня у тебя никогда не было. Ты всегда знал, что я такое, — всегда. — Взгляд его снова расфокусировался, а голос ослабел. — Твоя мама, упокой Господь ее душу, всегда делала меня лучше. Она верила в меня, пыталась что-то сделать, заставляя меня измениться. Но ты… — Рваное дыхание не давало ему произносить слова внятно. — Ты всегда знал, что она слишком хороша для меня. Я видел это в твоих глазах.

Слова сорвались с языка Ника прежде, чем он сообразил это:

— Мама заслуживала лучшей жизни, чем дал ей ты!

— Да, это так. — Старик со вздохом закрыл глаза. К ужасу Ника, из-под его века выползла слеза и пропала в седых волосах на виске. — Когда я потерял твою маму, я не мог продолжать эти попытки. Для меня все потеряло смысл — и жизнь, и смерть, и даже мой собственный сын. Я пил, потому что ничего не мог больше делать, потому что не хотел видеть ни синяки на твоем теле, ни обвинение в твоих глазах. — Он перевел дыхание. — Я пил, чтобы ускорить время, когда я приду к ней и услышу ее милый голос. Она всегда говорила мне: неважно, что говорят люди, потому что я знаю, что ты хороший человек.

Ник сжал спинку кровати до боли в пальцах. Дыхание входило в его легкие и вырывалось рваными, болезненными толчками. Он боролся за каждый глоток воздуха. Вся боль и одиночество, окружавшие его со дня смерти матери, нахлынули на него, воскрешая ужасные чувства, мучившие его тогда. Он вспомнил свои слезы и боль, такую глубокую, что иногда думал, что умрет, не перенеся ее. Он никогда не предполагал, что его отец мог страдать не меньше. Мужчина, который не проявлял никаких других эмоций, кроме пьяной злобы, вероятно, испытывал ту же мучительную боль потери.