Элизабет Лоуэлл: Жемчужная бухта

Ханна чуть не улыбнулась подобной самоуверенности. Нельзя, ее улыбка все больше становится похожей на улыбку Лэна – предупреждение всему миру держаться от него подальше. Она не хотела обидеть Колетт Дюпре с такой гладкой кожей и по-кошачьи грациозным телом. Даже Лэн в самом плохом настроении не вел себя заносчиво с таитянкой. Когда она, смеясь, уходила, он мог любоваться лучшей задницей всей Западной Австралии, находившейся на уровне его глаз.

– Янь скоро придет, – сказала Коко, пристально глядя на нее. Однако реакции при упоминании имени Яня Чана не последовало, и она указала на подводное снаряжение, лежащее у ног Ханны.

– Душ и одежда хорошо, да? Вы похожи на искателя жемчуга после двенадцатичасовой работы.

– Да, я ныряла.

– Нашли что-нибудь?

– Например? Еще больше обломков?

– Конечно, это плохо, но уж не настолько.

«Намного хуже», – подумала Ханна. Ей хотелось верить, что красивые руки таитянки не подбирали с жадностью рассыпанный жемчуг, сокровища ее мужа.

Она снова усмехнулась. Как же много в ней от ребенка, глупого и надеющегося.

А ведь это могло погубить ее.

– Даже если плохо, – добавила Коко, небрежно пожав плечами, – Янь все организует. Все сделает. Для вас.

– Почему вы так думаете?

– Сами знаете.

– Он давно свыкся с мыслью, что не получит меня.

– Маленький ребенок.

Улыбка и голос старой мудрой женщины, хотя Коко всего тридцать семь.

– Мужчины не могут свыкнуться с такой мыслью, – продолжала она, – тем более сейчас, когда ваш муж умер. Вы свободны…

– Но Янь…

– Что?

– …женат.

– О, его жена… Не обращайте на нее внимания.

– Не могу. Я воспитана миссионерами. Брак для меня имеет значение.

– Лэн это говорил, когда пил. – Таитянка зевнула. – Ваша… как вы говорите? Честь? Да, честь. Он пренебрегал этим. Иногда даже смеялся.

– Знаю.

Ханне уже нечего стыдиться. Когда-то она захотела выбраться из дождливых лесов Бразилии. И выбралась. Конец одной жизни. Начало другой.

Правда, не той, что ожидала. Она была тогда слишком наивной. Однако жизнь в любом случае продолжалась.

Облака красной пыли на дороге, ведущей к «Жемчужной бухте», возвестили о прибытии Яня Чана. Его машина скрылась за мангровыми деревьями, которые выстроились на полосе искрящегося белого песка вдоль одной из приливно-отливных речек. В сезон дождей они наполнялись пресной водой, а когда муссоны заканчивались, туда поступала соленая вода, которая устремлялась на мили в глубь страны. Во время прилива уровень поднимался на тридцать пять футов, что было раем для жемчужниц, но адом для всего, что пыталось завладеть береговой линией. Выжили только пальмы да невероятно выносливые мангровые деревья.

И конечно же, человек, умный, легко приспосабливающийся, смертоносный примат.

Брум и его удаленные районы стали домом для людей различных рас, но все они были не менее стойкими, чем мангровые деревья, поэтому выжили и теперь наслаждались этим. Тихие сумасшедшие и абсолютно ненормальные, пьяницы и трезвенники, аскеты-монахи и развратники, святые и поклоняющиеся Сатане. Но все прекрасно уживались.

Чан тоже был на своем месте. Очень умный, очень честолюбивый, очень богатый. Он подошел к Ханне с самоуверенностью человека, которого уважают мужчины и добиваются женщины. Одет как все жители малонаселенных районов: шорты, сандалии да темные очки.

– Ханна, дорогая, вы слишком бледная, – сказал он, беря ее за руки и собираясь поцеловать.

Но та выскользнула из его объятий с изяществом, приобретенным многолетней практикой. Дело было не в Чане. Просто за семь лет Ханна отвыкла от мужских прикосновений, и уж тем более ей не нужны объятия женатого человека.

Впрочем, сейчас она вообще не хотела никого видеть.

Она приложила все силы, чтобы вежливо улыбнуться,

– Добрый день, Янь. Вам не следовало ехать из Брума в такую жару. Вы могли бы позвонить.

– Телефонные линии еще неисправны.

– Почему вы не пользуетесь сотовым или. рацией? Они работают на батарейках.

– Я хотел проверить, в каком вы состоянии, – ответил Чан. – Вы же лишились не только электричества. Вы потеряли мужа и часть «Жемчужной бухты».

Страх холодной змейкой полз по коже Ханны.

– Мне известно, что я потеряла.

– Вы скорбите по мужу или по ферме? – осведомился Чан.

Она молча смотрела на него. Глаза синие, меняющие оттенок, как вода на глубине, а волосы каштановые, с золотистым отливом. Этот контраст пленял Чана не меньше, чем ее стройное, чувственное тело. Ему хотелось бы верить, что она надела бикини, чтобы соблазнить его, но увы. Она же ныряла и, вероятно, даже не вспомнила о его приезде.