Наталья Миронова - Случай Растиньяка

Детский сад для Саньки стал последней услугой, оказанной дедом. Вскоре после этого он умер. Катя благодарила бога, что дед умер вовремя и не увидел, что стало твориться дальше в семье его любимой внучки.

Алик пришел в ярость, узнав, что его сын ходит в детский сад, заявил, что Катя – плохая мать. Ее увлечение живописью он всегда считал вздором и блажью, как и ее стремление к образованию.

–  Кому это нужно? – разорялся он. – Что ты будешь делать со своим дипломом? На стенку повесишь?

–  Я пойду работать, – спокойно отвечала Катя. – А Саньке полезно побыть в садике. Он должен привыкать к другим детям. Может, ты его и в школу не пустишь?

Этот довод Алику крыть было нечем.

–  Это ты назло моим, – буркнул он. – Моим родичам будешь тыкать в глаза образованностью.

Родители у Алика были, что называется, «из простых». Катя их очень не любила и старалась видеться с ними как можно реже. Это было нетрудно: они сами не жаждали встреч, приезжали с Чистых Прудов, где прошло Катино и Аликово детство, в гости на Минусинскую улицу, как они сами говорили, только «на октябрьску» да «на майску». Поэтому упрек Алика она спокойно пропустила мимо ушей.

Саньку она отводила в садик сама, а по вечерам его забирала ее мама, Анна Николаевна Лобанова. Конечно, им было нелегко: после института Кате приходилось заезжать к матери на Чистые Пруды и везти маленького мальчика на мыс Дежнева. Но не только забота о том, чтобы Санька привык к другим детям, не только увлечение живописью заставляли Катю преодолевать все трудности и сносить недовольство мужа. С самых первых дней самостоятельной жизни ее стал мучить так называемый денежный вопрос.

Алик пропадал где-то по полгода, а ей с Санькой надо было на что-то жить. Кате совестно было брать деньги у родителей. Она занимала, где и сколько могла, потом приезжал Алик и привозил деньги. Казалось, что их много, очень много, но стоило Кате раздать долги, как оставалось всего ничего. Алик уезжал на заработки, а Кате опять приходилось брать в долг. Так и крутилась эта бесконечная карусель.

Сам Алик терпеть не мог отдавать долги. Вернувшись из очередной экспедиции, он дня два-три отсыпался, а потом начинал кутить. Он не понимал, как это так: он столько вкалывал, и все, оказывается, впустую? Опять денег нет? Ради чего же он тогда старался?

–  Мы с Санькой жили на эти деньги в твое отсутствие, – пыталась втолковать ему Катя. – Нам же надо было что-то есть, Саньке надо одежду покупать, он же растет! На нем все горит. О себе я не говорю. Донашиваю джинсы со школы, юбку не могу надеть: целой пары колготок нет!

–  То есть ты хочешь сказать, что я мало вкалываю? – возмущался Алик.

–  Я хочу сказать, что лучше бы ты нашел себе нормальную работу в Москве и зарабатывал энную сумму каждый месяц. Я бы хоть знала, на что рассчитывать.

В глубине души Катя не была уверена, что это лучший выход. Она испытывала растущее отвращение к мужу и уже не представляла, как смогла бы выдерживать его присутствие каждый день.

А ведь это было еще не самое худшее. Страшнее было то, что у нее не складывались отношения с сыном. Катя старалась дать Саньке разумное воспитание, но на деле выходило, что она только все запрещает, а вот каждый приезд отца для сына превращался в праздник. С папой все было можно. Не спать допоздна, а назавтра встать к обеду. Смотреть по телевизору то, что мама не разрешает. Потратить деньги на какого-нибудь киборга, купленного по цене «Мерседеса», а на следующий день сломанного и забытого. Объедаться мороженым от пуза.

Однажды дообъедались до того, что застудили миндалины, и их пришлось удалять. Катя повезла сына в больницу, держала его за руки, пока делали операцию, ухаживала за ним потом, утешала, но у Саньки осталось в памяти только одно: с ней связаны боль и неприятности. А с папой – веселье и неограниченные возможности. Катя не поняла и даже не заметила, как это получилось, но с самого начала они объединились против нее. Это вышло как будто само собой. И она ничего не могла с этим поделать.

Ей не хотелось думать, не хотелось верить, что все дело в деньгах, но деньги сыграли немалую роль, Катя не могла этого отрицать. Ей приходилось рассчитывать, тянуть от одного приезда мужа до другого, а вот Алик был всегда при деньгах и обожал ими сорить.

У Кати были способности к живописи, она часто ходила писать на пленере. К счастью, недалеко от дома был прекрасный парк, единственное, по ее убеждению, достоинство Минусинской улицы. Катя любила смену времен года, старалась не пропустить весной клейкие листочки, о которых с такой страстью рассуждал у Достоевского Митя Карамазов. Но еще больше ей нравились самые первые весенние дни, когда на фоне свинцово-серого неба голые ветки кажутся изысканно сизыми. Ей хотелось уловить этот тонкий контраст, она много раз писала один и тот же пейзаж.