Амели Нотомб - Катилинарии. Пеплум. Топливо

Мы ничего не знаем о себе. Наивно думаем, что быть собой – дело привычки, а ведь все совсем наоборот. С годами мы все меньше и меньше понимаем, кто такой этот некто, от лица которого нам приходится говорить и действовать.

Но что за беда? Чем, скажите, плохо жить жизнью незнакомца? Оно, может быть, даже и лучше: вы бы наверняка себя невзлюбили, если бы хорошо знали.

Эта обыденная странность никогда не смутила бы меня, если бы не – что? даже не знаю, как сказать, – если бы я не встретил месье Бернардена.

Когда все это началось? Тут могут быть одинаково верны десятки различных датировок, как для Столетней войны. Можно, не погрешив против истины, сказать, что собственно история началась год назад, а можно с неменьшим основанием утверждать, что роковой оборот она приняла тому назад полгода. Точнее было бы, однако, отнести ее начало ко времени моей женитьбы, а с тех пор пошел, ни много ни мало, сорок четвертый год. Но самым верным, во всех смыслах слова, будет начать эту историю с моего рождения, шестьдесят шесть лет назад.

Остановлюсь я, пожалуй, на первом варианте: все началось ровно год назад.

Есть такие дома, которые повелевают. Повелевают более властно, чем сама судьба: с первого взгляда вы бываете ими покорены. Здесь и только здесь вы должны жить.

К моим шестидесяти пяти годам мы с Жюльеттой стали подыскивать жилье за городом. Увидев этот дом, мы оба сразу поняли, что это он и есть – дом. При всем моем презрении к заглавным буквам я должен написать Дом, ибо это и вправду был он – тот, который мы не покинем до конца своих дней, тот, который нас ждал, тот, которого ждали мы всю жизнь.

Да, всю жизнь – с тех пор, как мы с Жюльеттой стали мужем и женой. Если говорить о законном браке, это будет сорок три года. На самом же деле мы женаты шестьдесят лет. Мы с ней учились в одной школе. В первый день занятий в подготовительном классе мы увидели друг друга, влюбились и с тех пор не расставались.

Жюльетта была моей женой всегда, да и не только женой: она всегда была мне и сестрой, и дочерью – хотя мы ровесники, родились в один год с разницей в месяц. По этой причине мы и не завели детей. Мне никогда не был нужен кто-то третий: Жюльетта для меня всё.

Я всю жизнь преподавал латынь и греческий в лицее. Мне нравилась моя работа, и я хорошо ладил с моими немногочисленными учениками. Тем не менее пенсии я ждал, как мистик ждет смерти.

Сравнение это не для красного словца. Мы с Жюльеттой всегда стремились освободиться от жизни – от того, во что ее превратили люди. Учеба, работа, светские условности, пусть и сведенные к минимуму, для нас все равно были непосильны. Даже наша собственная свадьба в свое время показалась нам не более чем формальностью.

Мы с Жюльеттой не чаяли дожить до шестидесяти пяти лет, чтобы окончательно порвать с этой пустой тратой времени – со светом. Горожане с рождения, мы хотели жить в деревне, не из любви к природе, а потому, что нуждались в уединении. То была насущная потребность, сродни голоду, жажде и отвращению.

Впервые увидев Дом, мы испытали блаженное облегчение: стало быть, оно существует, это место, к которому мы оба стремились с самого детства. Осмелься мы когда-нибудь его себе представить, в нашем воображении оно было бы именно таким, как эта поляна у речки с домом – Домом, – красивым, невидимым в зелени, увитым глицинией.

В четырех километрах есть деревушка Мов, где можно купить все необходимое. За речкой, неразличимый среди деревьев, стоит еще один дом. Прежний хозяин сказал нам, что там живет врач. Если бы нас еще нужно было уговаривать, и впрямь лучше не придумаешь: мы с Жюльеттой будем жить, как и хотели, вдали от света, но в тридцати метрах от нашего убежища, оказывается, есть доктор!

О чем тут было раздумывать? Не прошло и часа, как дом стал Домом. Стоил он недорого, в ремонте не нуждался. Мы не сомневались, что нам крупно повезло.

Идет снег. Год назад, когда мы переехали, тоже шел снег. Мы пришли в восторг: этот слой белизны в первый же вечер создал стойкое ощущение, что мы – дома. И наутро мы чувствовали себя в родных стенах больше, чем в городской квартире, хоть и не покидали ее сорок три года.

Теперь я мог наконец всецело посвятить себя Жюльетте.