Крис Мэнби - Месть моя сладка

— Расстаться? — эхом откликнулась я. — Что ты имеешь в виду? Нам некогда расставаться. У нас свадьба на носу. До апреля всего несколько месяцев осталось.

— Элисон, боюсь, я не готов…

В палату влетела медсестра. Вид у нее был не слишком встревоженный.

— Что с вами, Элисон? — спросила она. — Вам плохо? Где у вас болит?

— Кажется, здесь, — сказала я, указывая на свое темя. — И здесь. — Я ткнула себя в грудь. — А также здесь. — На всякий случай я указала на низ живота.

Медсестра начала поправлять мои подушки, а Дэвид, воспользовавшись этим, встал и метнулся к двери.

— Дэвид! — крикнула я вдогонку. — Дэвид, стой! Куда ты? Не можешь же ты уйти после того, что мне наговорил? Как я теперь останусь тут, в больнице? Ведь сегодня Рождество! Ты об этом подумал?

— Извини, Эли, — сказал он с печалью в голосе, — но мне пора. Лайза ждет меня в машине.

Как много может случиться всего за один день! Еще вчера у меня был аппендикс, был жених, а сегодня я осталась и без того, и без другого.

Как только до моего затуманенного сознания окончательно дошло, что Дэвид вовсе не шутил, я попросила медсестру позвонить моей маме, и та, вместо того чтобы наслаждаться жареной индейкой, примчалась ко мне и до самого утра просидела у моей постели. Я была настолько убита горем, что предпочла бы перенести повторную операцию. Я проревела всю ночь, и лишь вмешательство медсестры, пригрозившей снова поставить мне капельницу, немного на меня подействовало.

— Как он мог? — в тысячный раз причитала я.

— Я сразу поняла, что именно этим все и кончится, — пыталась вразумить меня мама. — Ведь он (можете сами выбрать любую причину из бесконечного списка) еще не созрел для семейной жизни, мать не позволяет ему и шагу без нее ступить, он о себе слишком высокого мнения, он считает, что семья Харрисов его недостойна, он такой же самовлюбленный и чванливый выскочка, как его папаша, и вдобавок глаза у него посажены слишком близко.

Джо, которая сидела у меня в ногах, за обе щеки уписывая принесенный мне виноград, радостно закивала.

— Точно, Элисон, гляделки у него как у китаезы, — заявила она. — А в книжке по китайской физиономистике, которую я на прошлой неделе взяла в библиотеке, сказано, что такие глаза — характерный признак эгоистичной натуры.

— Хвала Богу, — съязвила я. — Похоже, я вовремя от него улизнула.

Неужто настанет время, когда я и в самом деле начну думать именно так?

Неделю спустя, когда я еще не ощущала себя достаточно здоровой, врач объявил, что Бриндлшемская городская больница готова со мной распрощаться. Какую-то несчастную уже привезли в нашу палату на каталке, и она терпеливо дожидалась, пока я освобожу кровать.

Когда я вернулась в крохотную квартирку, которую мы снимали на двоих с Эммой, моя подруга предусмотрительно перевернула все фотографии Дэвида в рамочках лицевой стороной вниз, чтобы лишний раз меня не травмировать. Лишь недели через три, отважившись взглянуть на одну из них, я обнаружила, что Эмма жирным черным фломастером пририсовала моему бывшему нареченному козлиные рога и омерзительные гитлеровские усики.

Мой босс, мистер Чайверс, любезно предоставил мне внеочередной отпуск для поправки здоровья. На две недели я погрузилась в черную хандру — не покидала дома и даже не раздвигала занавесок днем. По счастью, для того чтобы выжить, мне было достаточно конфет, пирожных и сигарет, а Эмма сбивалась с ног от усердия, лишь бы мне угодить. Она тешила самолюбие тем, что способствует моему выздоровлению, и радовалась как ребенок, что не тратит времени на покупку овощей, зелени и прочей ерунды.

За время добровольного затворничества я пристрастилась к телевизионным мелодрамам и пролила немало слез, сочувствуя соблазненным и брошенным дурехам. А вот к помощи «Черного красавца», рождественского подарка из геенны огненной, я так и не обратилась. Зато всякий раз, стоило мне услышать, как звонит телефон, либо уловить трель дверного звонка, я судорожно срывалась с места, лелея самые безумные надежды, но потом кусала себе локти от разочарования. Почти всегда звонившей оказывалась моя матушка, сердце которой разрывалось при мысли, что я голодаю. Она потчевала меня спасительными бифштексами или пирогом с почками.

Но даже материнская любовь не беспредельна. Когда прошел месяц после моей операции и чудовищного предательства Дэвида (он даже заявил, что его проницательная мамаша была изначально уверена, что я и в подметки Лайзе Браун не гожусь), терпение моих родных и друзей лопнуло. Все, подвели они черту, хватит с них моих слез и причитаний. И меня отослали на службу. Да, я пострадала, и все мне сочувствовали. Но пора и честь знать. Коль скоро инвалидкой я не была (в физическом смысле, разумеется), мне полагалось зарабатывать на жизнь и хоть иногда задумываться о будущем.