Ева Модиньяни - Невеста насилия

Стюардесса вкатила тележку-поднос, уставленную чашками с серебряной кофейницей, подсоленными тостами, пирожными и фруктами. Она улыбнулась, подвинула сервировочный столик к дивану и ушла, пожелав приятного аппетита.

— Что тебе хочется? — он показал на все это изобилие.

— Крепкого обжигающего кофе. Придерживаюсь диеты. А тебе?

— Стакан воды, берегу сердце.

— Что с сердцем?

— Кажется, старый насос переработал, — он улыбнулся и постучал по левой стороне груди. — Ничего серьезного, — заверил он.

— Почему ты уезжаешь именно сейчас?

— Здесь я буду тебе мешать. У нас ведь земля и дом на Сицилии. Помнишь? И никто ими не занимается. Жизнь на природе полезна для сердца.

— У тебя есть ранчо в Калифорнии, — возразила она. — Почему же ты уезжаешь? Я хочу услышать всю правду.

— Клянусь говорить правду, только правду. Ничего, кроме правды, — торжественно произнес Хосе. — Ты же решилась на серьезный шаг. Противники будут придирчиво копаться в твоем прошлом. Печать и средства массовой информации разгуляются вовсю. Как пить дать начнут докучать и мне. Политические и журналистские сраженья не для меня. Это — твоя стихия. Для кандидата в мэры бывший муж с бурным подозрительным прошлым — нежелательный факт.

— Мы были женаты двадцать шесть лет назад. Это ни для кого не секрет. Они будут ломиться в открытую дверь и изобретать колесо.

— Не надо было тебе выходить за меня замуж, принцесса. У меня не хватило здравого смысла избежать этого, — сказал Хосе.

Нэнси отпила горячего кофе из чашки.

— А я, напротив, повторила бы это и сейчас, — убежденно сказала она.

— Твой муж не согласился бы, — в его голосе звучала ирония.

— Он знает, что ты был замечательным отцом моему сыну и неоценимым другом мне. Дорогой мой, обожаемый, нескладный и нежный Хосе, — голос ее задрожал от волнения, она прижалась к нему.

— Ты воистину великая женщина, — прозвучал его густой баритон. — Думаю, что не найти никого достойнее тебя на должность мэра Нью-Йорка.

— Мне понадобится столько голосов, — озабоченно сказала она.

— И у тебя они будут. У нас есть надежная опора. Друзей много, они тебя поддержат.

— Меня ждет жестокая борьба. — Нэнси прижалась к нему, как ребенок. — Она еще и не началась, а уже грохочет канонада. Я очень боюсь, Хосе.

— Все будет хорошо, не бойся, — успокоил он. Ему были знакомы выдержка и решительность Нэнси, — не забывай только моего совета — всегда говори правду.

— Не забуду, — она уткнулась лбом в его плечо.

Вскоре они попрощались. Когда Нэнси увидела, как он скрылся за дверью, ее охватило ощущение беспросветного одиночества.

Именно Пит, младший сын, первым заметил машину отца. Вечерние тени легли у домов и особняков квартала, в небе, еще голубом и светлом, уверенно взмыл лайнер. Пит узнал мотор «форда» по звуку, когда машина завернула за угол и медленно въехала в аллею, ведущую к дому.

— Папа приехал! — возбужденно сообщил мальчик, вбегая в гостиную.

Бак, крупная немецкая овчарка, начал восторженно повизгивать, но прежде, чем он успел разразиться радостным лаем, Мюриэль приказала:

— Уймите пса, а то сорвется сюрприз!

Пит бросился на Бака, вскочил ему на спину, как ковбой на родео, и своими слабыми ручонками сжал ему пасть. Кончилось тем, что оба они, мальчик и пес, повалились на ковер. Мюриэль прикрыла дверь комнаты, погасила свет и приказала детям.

— Замрите! Чтоб слышно было, как муха пролетит!

Мотор замолчал, в темноте хлопнула калитка и послышались приглушенные шаги по заросшей травой тропинке. Беззвучно повернулась ручка, распахнулась дверь, и голос Артура разнесся по комнатам.

— Мюриэль, Пит, Гвендолен, Харрисон, Бак! Эй, да есть тут хоть кто-нибудь?

Мюриэль, хрупкая женщина тридцати пяти лет с кроткими глазами и золотистыми волосами, пригладила на бедрах облегающее платье. Оно стало ей тесновато в последнее время. Вот беда! Значит, она опять поправилась. После праздника придется сесть на диету, — подумала она. Гвендолен поднесла руку к выключателю.

— Гвенди, будь наготове! Включай! — прошептала Мюриэль.

Ярко вспыхнула люстра. На столе, покрытом белой скатертью с золотистой бахромой, засверкало серебро, заискрился хрусталь, засияла праздничная посуда. Жена, дети и мать Артура пропели «счастливого дня рождения», растрогав его до слез.

Он сдержал слезы, но ничего не мог поделать с подозрительно блестевшими глазами. А впрочем, нечего стесняться естественной, искренней взволнованности. Семья — великая вещь! Он обнял Мюриэль, дети шумно сгрудились вокруг них.